Раздел IV. УПЛОТНЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА. СТАНОВЛЕНИЕ ПРОСТРАНСТВЕННОЙ СТРУКТУРЫ СТАБИЛЬНОСТИ (1991-1995 ГГ.)

Глава 9. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ РОССИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ ЕЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ

1. Периферийное положение как геополитическая данность

      Эти данные известны и не раз приводились для отстаивания бесспорного, как представляется, тезиса о необходимости активизировать тихоокеанскую политику России. Не пытаясь изыскать новые аргументы в его пользу, стоит подчинить рассуждение более конкретной задаче - нащупать параметры «реалистического минимума» российского курса - то есть умеренно-консервативной линии, которая, подведя черту разрушению советского внешнеполитического наследия, была бы способна стабилизировать позиции России в АТР на основе реально имеющихся возможностей уже сегодня, не дожидаясь наступления влекущей, но вряд ли близкой поры так называемого органического вхождения в структуры региональной экономической интеграции, к которой дальневосточные районы не готовы и не могут быть готовы скорее, чем это возможно в условиях текущей макроэкономической ситуации в России, если, разумеется, оставаться в рамках презумпции территориального единства страны - как то и избрано в нашем исследовании.

      Иначе говоря, при всех разговорах о пользе активизации тихоокеанской политики, невозможно забывать о том, что ее рациональные пределы жестко ограничены природно-историческими обстоятельствами - недонаселенностью русского Дальнего Востока, наличием там демографического вакуума, при котором открытие дальневосточных территорий для хозяйственного взаимодействия с сопредельными странами в соответствии со стандартами тихоокеанского регионализма может граничить с необратимыми качественными изменениями ситуации на местах в направлении утраты Москвой политического контроля над тихоокеанской периферией.

      Для начала, по-видимому, не обойтись без уточнения тезиса о тяготении российского Дальнего Востока к тихоокеанской зоне интеграции. Смысл уточнения - в том, что в силу природно-географической специфики дальневосточные районы Федерации, строго говоря, тяготеют не столько к самому Тихому океану, сколько к странам, контролирующим наиболее развитые, климатически и экономически благоприятные участки тихоокеанского побережья, из которого на долю самой России приходится малая и не лучшая часть.

      Хотя тихоокеанский периметр России огромен, по-настоящему благоприятной для экономического развития и стратегического базирования является небольшой сектор, приходящийся на Приморье и Сахалин. Остальное - зоны особо сурового климата и побережье замерзающих в прибрежных частях Берингова и Охотского морей, из которых второе является к тому же полузамкнутым водным бассейном. Прямые выходы России в собственно океаническую зону не пропорционально малы и неудобны по сравнению с общей протяженностью ее тихоокеанского побережья - от мыса Дежнева на севере (Чукотка) до о. Хасан на юге (граница с КНДР).

      Этим определяется геостратегическое обстоятельство, являющееся для тихоокеанской политики России ключевым: если рассматривать всю территорию Федерации к востоку от Байкала как единый ареал, то реализация присущих ему естественных экономгеографических тяготений к бассейну Тихого океана по-настоящему возможна не напрямую, а опосредованно, косвенно - через обеспечение проницаемости географической зоны, заключенной между российскими границами и тепловодными портами восточно-азиатского побережья - через территории Китая и Кореи.

Внутренний и внешний аспекты центробежности

      Зависимость тихоокеанского статуса России от проницаемости Кореи и северо-восточных районов Китая для российских товаропотоков понималась в России еще в ХIХ в. Не случайно российское правительство вложило колоссальные средства в создание железнодорожной сети в Маньчжурии, из-за контроля над которой происходили на протяжении первой половины ХХ в. конфликты российского и советского правительств с Японией и Китаем. Эти споры отражали геополитическую данность - невозможность полноценного присутствия России на Тихом океане без свободы в любое время года неограниченно сообщаться с той зоной побережья Восточно-Китайского и Южно-Китайского морей, которая, смыкая воедино побережья Китая, Кореи, Японии, Тайваня и стран ЮВА, природно предназначена на роль экономического центра региона¹.

      Другое дело - каким образом обеспечивалась эта проницаемость. В разные исторические периоды бывало по-разному. Но с началом советско-китайского конфликта 60-х - 80-х годов Северо-Восточный Китай (пров. Хэйлунцзян, Гирин, Ляонин) проницаемым для советских интересов не был, а проницаемость для них Кореи была существенно подорвана как хроническими колебаниями в отношениях с КНДР, так и полным отсутствием контактов с Южной Кореей вплоть до начала «перестройки».

      В настоящее время ситуация изменилась. Во-первых, более или менее свободное экономическое общение России с двумя Кореями позволяет ей рассчитывать на расширение доступа к Желтому и Восточно-Китайскому морям. Во-вторых, нормализация отношений с КНР в 1989 г. открыла дорогу сотрудничеству с Китаем. Политические препятствия для него устранены и, если бы Москве и Пекину удалось прийти к взаимопониманию в отношении перспектив двусторонних отношений, историческая задача восстановления проницаемости бывшего маньчжурского пространства для российских экономических интересов на Тихом океане могла бы быть решена.

      Однако обе означенные перспективы характеризуют, скорее, будущее российских интересов в регионе, чем их настоящее. Сегодня актуальной задачей кажется не восстановление проницаемости зоны к югу от дальневосточных границ России, а предотвращение деградации российских позиций к северу от них. Причин для беспокойства в этом смысле, как минимум, две - упадок демографического присутствия России в дальневосточных районах и неурегулированность вопроса о разграничении властных полномочий между Москвой и администрациями местных краев и областей.

      И то, и другое связано с кризисной экономической и социально-политической ситуацией на Дальнем Востоке. Эта зона не очень привлекательна как объект приложения иностранного капитала, в ней отсутствуют достаточные ресурсы рабочей силы, сравнимой по квалификации, дисциплинированности, мотивации и дешевизне с теми, что имеются в других тихоокеанских странах. На большинстве промышленных предприятий имеется лишь старое оборудование, производственные сооружения ветхи. В регионе практически повсеместно отсутствует современная деловая инфраструктура, системы связи и транспорта и т.д.²

      Эти слабости усугублены дополнительными трудностями: а) свертыванием федерального финансирования местных социальных программ; б) сокращением вооруженных сил и средств на содержание армии и флота в дальневосточных районах; в) разрастанием местной предпринимательской активности, подталкивающей к развитию трансграничных связей на фоне разрушения центро-периферийных отношений в Федерации; г) отсутствием целенаправленной государственной политики в области транспорта, которая бы сдерживала отчуждение дальневосточной периферии России от ее европейской части; д) разбалансированностью отношений Центра и регионов, связанной с неудачной попыткой применить западный опыт федерализма к пространственно, географически и демографически иным условиям Российской Федерации.

      Волна «суверенизации», во многом усиленная выходом самой России из Союза ССР, привела к подрыву административно-политических и психологических основ привязанности русского Дальнего Востока к европейской России. При отсутствии достаточной экспертной проработки западного опыта в российских условиях в недрах окружения президента Б.Н.Ельцина в 1991-1992 гг. сложилась формула отношений Центра и регионов, в соответствии с которой последние могли «взять столько власти, сколько они могли». Абсолютизация этой идеи и ее вольная интерпретация привели к дестабилизации отношений между субъектами Федерации и послужили оправданием бездействия власти в отношении сепаратизма как национальных автономий, так и некоторых русских территорий. Полусуверенный статус Татарстана, попытка самопровозглашения независимости Чечни и несостоявшийся факт создания Уральской республики - проявления этой тенденции.

      На Дальнем Востоке попыток отделения до сих пор не было, хотя психологический фон для таковых существует хотя бы в силу отчетливых исторических воспоминаний о Дальневосточной республике (ДВР) 1920-1922 гг. (границы которой, правда, не совпадали с современным пониманием российского Дальнего Востока, поскольку в нее не входила Якутия, но входила Читинская область). Во всяком случае, острота проблемы территориальной целостности России ощущается и на востоке страны. Линии возможного раскола намечаются одновременно по трем осям - политической (либеральный/правый центр - коммунистическая/ левая периферия); межэтнической (русский европейско-сибирский массив - нерусские вкрапления и окраины) и региональной (столица - провинции).

      Особую роль играют при этом экономические мотивации дальневосточных территорий, их естественное стремление выжить в условиях резкого сокращения финансовой поддержки местных бюджетов со стороны Москвы. К этому примешивается понятное желание администраций краев и областей увеличить поступления от переводимых на коммерческую основу отношений с Центром, найти альтернативные рынки сбыта для дальневосточного сырья за рубежом и обеспечить себя надежными источниками продовольствия, товаров массового спроса и, отчасти, промышленного оборудования - то есть продукции, обычно поступавшей на Дальний Восток из европейской части страны. Под углом зрения экономической выгодности местные власти приступили к расширению прямых торгово-хозяйственных связей с близлежащими странами Восточной Азии - Китаем, Южной Кореей, Сингапуром, Японией, что вполне закономерно было сопряжено с увеличением экономического присутствия этих государств на русском Дальнем Востоке.

      Играя стимулирующую для экономического развития дальневосточных территорий роль, иностранное проникновение создало и политические проблемы, наиболее болезненная из которых оказалась связанной с быстрым ростом численности прибывающих в Россию китайских граждан, большая часть которых, пользуясь легальными и нелегальными средствами, оседает в экономически наиболее развитых районах русского Приамурья и Приморья.

      За короткий срок с 1992 по 1994 г. китайское население на территории России выросло, по некоторым данным, до 2 млн. чел., превысив численность таких крупных по российским меркам «титульных меньшинств» Федерации, как башкиры, чуваши, мордва, народности Дагестана. Можно только согласиться с мнением российского китаеведа А.Д.Воскресенского, который, указав на «массовое проникновение китайцев на территорию Сибири и Дальнего Востока», заметил, что по такому показателю, как численность, полузаконно образовавшаяся в России китайская община теоретически уже могла бы претендовать на статус национального меньшинства³.

      Ощущение тревоги усиливается при сопоставлении наблюдения А.Д.Воскресенского с уже упоминавшейся гарвардской публикацией Яшэн Хуана (Yasheng Huang), который, оценивая перспективы внутриполитической ситуации в условиях нарастания разрыва в социально-экономических условиях отдельных районов КНР, особо подчеркивает стабилизирующую - для Китая - роль растущих потоков миграции населения, управление которыми становится важным элементом государственной политики Пекина⁴. Автор осмотрительно избегает в своей работе касаться международно-политического аспекта проблемы миграции китайцев, возможно, учитывая негативную реакцию США на участившиеся случаи нелегального проникновения на американскую территорию более или менее крупных групп нелегальных иммигрантов из КНР. Однако не трудно допустить, что китайское правительство, и сегодня достаточно терпимо относящееся к растущей утечке своего населения за рубеж, может попытаться при помощи такого рода миграции решить за счет своих соседей часть таких проблем, как хроническое перенаселение приграничных с Россией провинций и нехватка рабочих мест. Не говоря уже о том, что значительно более либеральные, чем в КНР, политический и экономический режимы в Российской Федерации сами по себе обладают привлекательностью к глазах широких кругов китайских граждан.

      Демографический натиск КНР на русский Дальний Восток⁵ вызывает противоречивые реакции местных властей. С одной стороны, наплыв китайских товаров удовлетворяет значительную долю потребностей местного населения, а «китайский экономический бум» позволяет существенно пополнить местные бюджеты благодаря налогам. С другой - китайские общины создают криминогенную среду и часто оказываются неподвластными местной российской администрации, не обладающей адекватными силами обеспечения внутреннего порядка. Растут страхи по поводу «ползучей колонизации» Китаем российской территории.

      Такие опасения усиливаются в связи с сокращениями российских вооруженных сил в дальневосточных районах. Их численность, по западным данным, упала с 326 тыс. чел. в 1989 г. до приблизительно 200 тыс. в 1993 г.⁶ Можно согласиться с экономической и военно-стратегической обоснованностью этих сокращений. Но не приходится забывать об их политико-психологическом аспекте - озабоченностях местного населения ростом уязвимости дальневосточных территорий перед лицом мирной экономико-демографической экспансии Китая, которая вырастает для России в сложнейшую, действительно историческую, геополитическую проблему, сравнимую по своему потенциальному значению с массированным проникновением монголо-тюркского элемента в культурную и политико-экономическую ойкумену Руси в средневековье.

      Политическая ситуация на русском Дальнем Востоке во многом определяется взаимодействием старых предубеждений и новых подозрений в отношении КНР, с одной стороны, и объективной заинтересованностью местных краев и областей в экономическом сотрудничестве с китайским капиталом - в том числе на собственной территории. Китайский фактор, таким образом, выступает и как стимул экономической и психологической переориентации Дальнего Востока с европейской части России на внешнюю Восточную Азию, и одновременно как источник тревоги, объективно подталкивающей местные власти к пониманию важности консолидации Российской Федерации как условия обеспечения реальной безопасности дальневосточных районов.

Национальный интерес в региональной политике

      Очевидно, что устойчивость региональной ситуации в решающей мере зависит от способности федеральных и региональных властей найти взаимоприемлемую формулу отношений, которая, подтвердив неограниченные полномочия Москвы в вопросах обороны, безопасности и внешней политики, позволила бы расширить экономические права местных территорий до максимального возможного уровня, ограниченного только необходимостью обеспечения общенациональных интересов безопасности.

      Судя по тому, что происходит в хозяйственной жизни региона, в политике Москвы в отношении дальневосточных территорий одновременно сосуществует, как минимум, четыре разные концепции.

      1. Создание в регионе одной или нескольких «контактных экономических зон», подобных существующим в прибрежных районах КНР. Формально одна такая зона формируется в Находке, но фактически «снизу», без опоры на льготное законодательство, начинает стихийно складываться другая - главным образом вдоль границы РФ с КНР на базе расширяющегося китайского присутствия.

      2. Сохранение за дальневосточными территориями роли сырьеэкспортирующего анклава с модернизацией первичных отраслей, диверсификацией направлений экспорта и наращиванием транспортных возможностей, в том числе транзитных, на базе формирования крупных узлов воздушных и железнодорожных перевозок в Хабаровске и морских во Владивостоке.

      3. Консервация региона в качестве национального экологического и сырьевого резерва при развитии «очаговой» городской инфраструктуры, создании центров туризма и банковской деятельности.

      4. Модернизация стратегической инфраструктуры, в том числе производственной, при ее сохранении и развитии в комплексе с созданием благоприятных условий для международной банковской и предпринимательской деятельности.

      Ни одна из этих концепций не имеет статуса официальной государственной программы, они во многом противоречат друг другу. Но характерно, что все они не предусматривают реиндустриализации Дальнего Востока. Да она и вряд ли возможна. Опыт стран Восточной Азии показывает, что создание базы современной промышленности не реально, если оно не обеспечено достаточными людскими ресурсами. Для решения подобной задачи в дальневосточных районах эти ресурсы могут быть привлечены только из-за рубежа.

      Поэтому не следовало бы переоценивать шансы Дальнего Востока интегрироваться в тихоокеанскую экономическую зону «напрямую», самостоятельно. Реальным представляется косвенное подключение к региональной интеграции - через превращение южных ареалов дальневосточных территорий России в окраинную часть китайского интеграционного поля и возложение на них роли, так сказать, субподрядчиков китайских производителей. Иными словами, Россия не в состоянии «войти» в тихоокеанскую региональную интеграцию, но она может «впустить эту интеграцию к себе». Размышляя об этом, однако, стоит ясно сознавать, что у такой интеграции, скорее всего, может быть «китайское» лицо. Возможно, экономически целесообразно было бы принять такую перспективу - но только при ясном понимании непредсказуемости ее политических последствий.

      Это стоило бы иметь в виду и при оценках перспектив привлечения на Дальний Восток иностранного капитала. Наиболее активными и перспективными инвесторами в АТР являются сегодня Тайвань, Япония, Сингапур, Гонконг и Южная Корея. Трое из них представляют собой не что иное как китайские государства. Япония не инвестирует в российскую экономику из-за политических предубеждений. Таким образом, фактически партнерство, свободное от сопричастности с «китайским фактором», возможно, по сути дела, только с Сеулом, что заставляет более реалистично взглянуть на перспективы и комплексную эффективность сотрудничества с внешним миром по линии обеспечения притока инвестиций.

      Значит ли это, что России суждено оставаться окраиной АТР? В ближней перспективе, по всей видимости, да. Однако вряд ли стоит концентрировать внимание только на негативной стороне этой констатации. В периферийности положения России, помимо минусов, может отыскаться и рациональное содержание, например, в свете гипотезы нео-биполярности, о которой шла речь в предыдущей главе.

      Как говорилось, основные структурообразующие роли и в Атлантике, и в Пасифике как возможных будущих мировых геоэкономических полюсах начинают играть интеграционные тенденции. Но при этом в Европе интеграция охватывает в основном материковые массивы, а в Восточной Азии - преимущественно прибрежно-островные зоны. В силу географической компактности европейского ареала и относительной однородности его составляющих интеграционный процесс шел в Европе поэтапно, но равномерно в пределах каждого этапа расширения интеграционной зоны: если страна вступала в Сообщество, это означало, как правило, что интеграционные тенденции охватывали всю ее территорию.

      В Восточной Азии государства, отделенные друг от друга обширными морскими пространствами, разбросанные на многократно большей площади реализуют свои интеграционные возможности по другой схеме. Азиатско-тихоокеанская интеграция - не сплошная, как в Европе, а, скорее, очаговая. Причем интеграционными очагами в АТР могут являться как отдельные страны и их группы (АСЕАН), так и районы в пределах единой страны - прибрежные зоны Китая, например. Особенностью европейской интеграции является ее обращенность вглубь континента, специфика тихоокеанской - в ее развернутости к морям.

      Прибрежно-островная природа интеграционного процесса в Восточной Азии и ее не сплошной характер хорошо сочетаются с геополитическими данными относительно меньших и наделенных обширными выходами к морю государств, но неизбежно создают проблемы для крупных стран с обширными пластами континентальных территорий - таких, как Россия и Китай.

      В частности, как уже отмечалось, глубинные материковые районы Китая почти не вовлекаются в тихоокеанские процессы, в то время как скорость включения в них прибрежных зон увеличивается; чем успешнее Китай вживается в тихоокеанскую интеграционную ткань, тем сильнее натяжение между его прибрежной и глубинной зонами. Теоретически КНР может оказаться в крайне тяжелом положении, если через ее территорию в самом деле протянется, как логично предположить с учетом центрального положения Китая, геоэкономически заданная разграничительная ось между североамериканско-азиатской сферой экономической проницаемости и восточно-евразийской зоной «невостребованности», под которой понимаются фрагменты Евразии (континентальные провинции самой КНР, северные районы Индии, восточные территории России, новые государства Центральной Азии, а также Афганистан и Иран), в силу тех или иных причин неспособные вписаться в тихоокеанский интеграционный процесс. Китай в этом случае может оказаться перед угрозой геоэкономического и политического «разлома».

      Руководство Китайской Народной Республики пытается управлять событиями, содействуя модернизации глубинных районов и одновременно сдерживая темпы интеграции прибрежных. Интересы национальной консолидации толкают КНР к замедлению темпов региональных процессов ради адаптации к ним китайской периферии, а нарастающая заинтересованность других стран региона в развитии хозяйственного взаимодействия заставляет их содействовать скорейшей интеграции китайского побережья. Таким образом, нарастает потенциал региональной нестабильности, обусловленной как ростом угрозы распада КНР, так и возможными расхождениями между Китаем и другими странами в вопросах тихоокеанского сотрудничества.

      Сравнение с Китаем позволяет умерить нервозность констатаций по поводу неспособности России стать полноценной частью региональной интеграционной ткани. Окраинное положение Федерации в АТР, экономически являясь ее уязвимым местом, политически может предохранить ее от угрозы разлома. Китаю преодолеть эту опасность может быть труднее не только вследствие его центрового положения в региональной структуре, но и его несоизмеримо большей вовлеченности в региональные интеграционные процессы.

      Иначе говоря, вероятность отпадения дальневосточных районов от Федерации под давлением геоэкономических обстоятельств может быть прямо пропорциональна степени ее включенности в тихоокеанскую интеграцию. Вероятность эта представляется невысокой в той мере, как есть веские основания полагать, что русский Дальний Восток в обозримой перспективе будет оставаться «зоной стабильной невостребованности» - что, по-видимому, может оказаться «позитивом» региональной ситуации в международно-политическом смысле, снижая угрозу ее дестабилизации, которая при дезинтеграции России была бы неизбежна.

      Сказанное не означает, что России не следует стремиться к региональному сотрудничеству. Скорее, стоит осознать, что темпы и формы включения в экономическую жизнь региона целесообразно было бы соотносить с необходимостью устранить угрозу территориального распада России - хотя бы под давлением внешнеэкономических обстоятельств. Идея форсированной интеграции в АТР, с которой начал в 1986 г. М.С.Горбачев и которой продолжает следовать Москва, на современном этапе может вступить в противоречие с интересами территориальной консолидации Российской Федерации. Включение российского Дальнего Востока в экономику АТР - не самоцель. Оно необходимо, но может быть контрпродуктивным, если не будет уравновешено адекватным приращением связей между европейской и дальневосточной частями России.

      Стратегическая задача российской политики сегодня видится не во включении России в экономическое и политическое сотрудничество с государствами АТР «любой политической ценой», но в принятии крупных государственных мер по укреплению физического присутствия россиян в дальневосточных районах как базисного условия обеспечения совместимости экономической интеграции с интересами обеспечения стабильности на российском Дальнем Востоке и в Восточной Азии в целом. Необходимым представляется принятие федеральной программы демографической поддержки российского Дальнего Востока, без которой утрата Россией реального контроля над этой территорией может оказаться предрешенной.

<<назад | далее>>

1. Периферийное положение как геополитическая данность
2. Российская политика в региональном контексте