НОФМО/Безопасность и международное сотрудничество в поясе новых границ России

ГЛАВА 1. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ ТРАНСГРАНИЧНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: ЗАРУБЕЖНЫЙ ОПЫТ

§ 1. ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ТРАНСГРАНИЧНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ КОНТЕКСТЫ²

        Анализ проблем приграничной безопасности сквозь призму современных теорий международных отношений в российской научной литературе предпринимался не часто. Пока в России преобладают эмпирические исследования этой относительно новой научной проблемы. Между тем перед российскими аналитиками рано или поздно встанет задача встраивания многочисленных "кейс-стадиз" транс-регионального взаимодействия в более широкую теоретическую картину. Ее контуры (в виде своего рода "островков теории") можно попытаться обрисовать, основываясь на тех магистральных направлениях современной международно-политической теории, которые существуют за рубежом и еще ждут своего творческого освоения в России применительно к конкретным функциональным проблемам трансграничной безопасности.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ
        Реализм, будучи одной из старейших школ внешнеполитического анализа, рассматривает международную систему как изначально "анархичную", в которой определяющее значение имеют эгоистические интересы государств. Эта школа, равно как и более поздний неореализм, отталкивается от тезиса о том, что мир пребывает в состоянии вечной борьбы за глобальную гегемонию. При этом артикуляция проблем трансграничной безопасности преимущественно является ответом на внешние угрозы. К примеру, европейская интеграция с этой точки зрения может рассматриваться как реакция на послевоенные американские и советские амбиции. Новые формы территориальной общности, другими словами, представляют собой способ сбалансировать чей-то гегемонизм. При этом логика реализма такова, что слабые государства обречены либо группироваться против своих потенциальных конкурентов, либо играть подчиненную роль в международных отношениях.
        Различные формы трансграничного регионализма, согласно реалистам, могут быть следствием: а) необходимости укрепления чьих-то геополитических позиций ("имперская версия"); б) попыток сбалансировать влияние конкурирующей державы ("версия баланса сил"); в) создания системы коллективных отношений для защиты общих экономических интересов ("версия гегемонистской стабильности").
        С точки зрения классических реалистов, государства - это рациональные акторы, которые нацелены на экспансию ("проекцию" своей мощи) в условиях "игры с нулевой суммой". Критерием величия державы является ее самодостаточность на основе аккумулирования в пределах своей территории максимальных ресурсов. Соответственно, малые государства, согласно этой логике, не способны к самостоятельным политическим инициативам и обречены играть роль зависимых объектов на международной арене. Этот географический детерминизм унаследован реализмом от геополитических школ мысли³ и в настоящее время смотрится весьма архаично.
        Неся на себе глубокий отпечаток геополитики, политический реализм отталкивается в своем анализе от таких категорий, как:
        − баланс сил (Фридрих фон Генц и его многочисленные последователи)⁴;
        − гегемония и субгегемония;
        − национальная безопасность (Пол Кеннеди, Ханс Моргентау и другие авторы).
         Рамки политического реализма оставляют немного места для анализа содержательных проблем сотрудничества между государствами в целом и приграничных взаимодействий в частности⁵. Реалисты воспринимают мир с точки зрения столкновения интересов государств (по принципу "биллиардных шаров"), игнорируя негосударственных и субнациональных акторов.
         Логика реализма совершенно очевидно просматривается в позиции федерального центра России в отношении приграничных проблем. Она неизбежно приводит к доминированию в сфере трансграничного сотрудничества вопросов "высокой политики". К примеру, по словам ярославского губернатора Анатолия Лисицына, в конце 1990-х годов "в Ярославль не пустили самолет А.Г. Лукашенко. Тогда существовали противоречия между президентскими администрациями России и Беларуси. Перед Президентом Беларуси просто закрыли границу, а мне только оставалось извиниться перед ним от себя лично и от имени ярославцев"⁶. Аналогичная ситуация произошла и в Липецкой области, чей губернатор тоже высказал неудовольствие позицией федерального центра, выдержанной в духе грубого реализма.
        Тормозящая роль федерального центра в сфере субнационального регионостроительства во многом объясняется позицией тех дипломатических чиновников, которые полагают, что рост трансграничных обменов приводит к "деформации международных отношений России, не всегда оправданному росту числа их акторов, нагнетанию настроений регионального эгоизма в ущерб федеративной солидарности". Эти слова одного из российских дипломатов показывают, что внешняя политика России продолжает, в целом, оставаться в рамках реалистической парадигмы. "Разгосударствление" внешней политики видится в МИДе исключительно как угроза безопасности, провоцируемая "теоретическими изысканиями наших зарубежных оппонентов, которым не по душе целостная единая Россия" ⁷.
        По словам французской исследовательницы Анаис Марин, Москва не мешает глобальным устремлениям региональных акторов лишь тогда, когда это выгодно самому федеральному правительству из-за нехватки финансовых, информационных и человеческих ресурсов в центральных структурах власти. Сегодняшнее кадровое положение Министерства иностранных дел РФ таково, что если это не несет ущерб единству дипломатической линии страны, регионам позволено принимать на себя ответственность за развитие внешних отношений⁸.
        В целом же, традиционный подход, выдержанный в категориях Realpolitik, воспринимает границу как проблему "жесткой" безопасности. Однако чеченская война, а также события 11 сентября 2001 года показали условность деления факторов безопасности на "мягкие" и "жесткие". Терроризм и организованная преступность, которые всегда было принято относить к "мягким" факторам⁹, перешли в разряд "жестких". В этом смысле есть смысл вернуться к концепции неделимой безопасности, все компоненты которой тесно связаны друг с другом.
        Есть и другие обстоятельства последнего времени, требующие отхода от той "реалистической" парадигмы трансграничной безопасности, которой придерживается федеральный центр:
        − невозможность объяснить динамику интеграционных процессов исключительно с позиций внешних вызовов безопасности и баланса сил;
        − появление региональных организаций, членами которых, наряду с государствами, становятся субнациональные акторы (к примеру, Баренц-Евроарктический совет);
        − появление "сетевых" акторов безопасности, не подчиняющихся прежней государствоцентричной иерархии. К примеру, сетевые отношения характерны для многих этнических диаспор, а также криминальных кругов.
        Игнорирование этих обстоятельств приводит к тому, что Россия теряет или не использует адекватно свой капитал приграничного сотрудничества. По признанию специалиста с Дальнего Востока, "приграничной торговле Китай уделяет больше внимания, чем Россия… . Борьбу за достоверную торгово-экономическую информацию мы проигрываем… . Нельзя сказать, что российские власти защищают российских участников (трансграничных обменов. - А.М.), оказывают им протекцию, разумно используют централизацию и ограничения"¹⁰.
        После начала административной реформы в мае 2000 года появилось новое звено в цепи приграничных взаимодействий - федеральные округа, чье создание, в числе прочего, стало одной из попыток административного ответа на вышеназванные проблемы. К примеру, Георгий Полтавченко, полномочный представитель президента в Центральном федеральном округе, полагает, что управленческие структуры ЦФО вполне могут занять свою "нишу" в организации приграничного сотрудничества с Украиной и Белоруссией¹¹. Какова будет реальная роль округов в трансграничном сотрудничестве регионов, пока сказать трудно. Скорее всего, руководство округов будет стараться воплотить в жизнь политическую установку федерального центра на приоритетное взаимодействие со странами СНГ. Однако этот политический императив современного российского реализма, скорее всего, войдет в противоречие с экономической логикой. Так, по словам президента "ЛУКОЙЛА" Вагита Аликперова, белорусская промышленность характеризуется "средним и ниже среднего уровнем технологической оснащенности основных производств, моральным старением и физической изношенностью главных производственных и транспортных мощностей, высоким инвестиционным спросом при негарантированном уровне рентабельности, дезинтеграцией производств и серьезными управленческими и структурно-экономическими проблемами"¹².
        ТЕОРИЯ РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА
        Как мы уже упоминали, теория политического реализма основана на презумпции рациональности государств как доминирующих международных акторов. Реалисты интерпретируют их действия, исходя из предположения о том, что они ориентируются на максимизацию политических дивидендов и минимизацию затрат, требующихся для достижения политических целей. Однако если реализм считает акторами государственные структуры, то теория рационального выбора в качестве таковых видит индивидов.
        По сути, теория рационального выбора переносит на сферу политики отношения и концепты, существующие в сфере бизнеса. Она постулирует, что политический процесс есть следствие деятельности рациональных профессионалов. Они выбирают тот вариант действий, который приводит к оптимальному результату с точки зрения соотношения затрат и конечного результата. Региональному "политическому классу", являющемуся ведущей силой институционального строительства, свойственно защищать свою власть и расширять сферу своего влияния. Это в конечном итоге приводит к политической и территориальной интеграции¹³. Альтруизм, самопожертвование и другие категории при этом не рассматриваются в качестве политически значимых⁴³.
        В строгом смысле слова, политика никогда и ни в одной стране не разворачивалась по сценарию "рациональной модели". Тем более это касается России. Однако "рациональная модель", несмотря на невозможность ее воплощения в узком понимании, в западной политической традиции обычно рассматривается как своего рода идеальная модель, к которой необходимо стремиться¹⁵. Большинство политических "игроков" стремится к максимально возможной в данных условиях рационализации их деятельности, и провалы на этом пути в основном объясняются недостатком информации, "конфликтом ценностей" и другими объяснимыми причинами. Существенным ограничителем использования теории рационального выбора для объяснения интересующих нас политических процессов в приграничных регионах является то обстоятельство, что она работает лишь при соблюдении ряда условий:
        − наличие у индивидуальных политических акторов (лиц, принимающих решения) стабильной и прозрачной системы политических преференций;
        − наличие у акторов (к примеру, у иностранных и российских бизнесменов, действующих в приграничных регионах России¹⁶) долгосрочных стратегий поведения, ставших следствием экспертного планирования.
        Ряд исследователей, однако, поставил под сомнение продуктивность изучения российской региональной политики сквозь призму теории рационального выбора. В частности, Татьяна Шмачкова полагает, что многие государственные и партийные деятели игнорируют основные закономерности рационализации политического процесса как такового и своего участия в нем¹⁷.
        Руководствуясь теорией рационального выбора, следует предположить, что любая из крупнейших проблем приграничной области (принятие бюджета, структура управления и пр.) может быть решена только на основе серьезного экспертного анализа и выработки соответствующих рекомендаций профессиональными экспертами¹⁸. На практике же это выглядит иначе. На региональных политических сценах многое происходит на межличностной основе, с помощью закулисных приемов, скрытых от посторонних глаз. В результате совокупные решения группы рациональных индивидов приводят к нерациональным результатам, то есть к последствиям, которые являются неожиданными и нежелательными для многих акторов (в качестве примеров можно привести ситуацию в Приморском крае, Калининградской области и ряде других приграничных регионов России).
        Более того, в некоторых случаях мы имеем дело с относительно новым феноменом для российских регионов - деинституционализацией их политических практик. Институты (партии, региональные парламенты) добровольно (а не в результате "торга" или "войны") отказываются не только от максимизации своего влияния и власти, но и от рутинного выполнения своих политических функций. К наиболее пагубным последствиям это приводит именно для приграничных регионов, поскольку, таким образом, падает качество принимаемых политических решений и, соответственно, снижается потенциал для трансграничного сотрудничества.

"НОВАЯ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ"
        И традиционный институционализм, и его более поздние варианты интересуют те аспекты функционирования политических сообществ¹⁹, которые связаны с эффективностью его основных агентов путем наращивания собственных ресурсов. По словам лауреата Нобелевской премии Д. Норта, институтам свойственно "укреплять свои позиции для выживания в контексте повсеместной редкости ресурсов и конкуренции" и получать какие-то выгоды от потенциальных обменов²⁰. В багаже институционалистов можно найти следующие рабочие гипотезы, роднящие их с адептами "теории рационального выбора"²¹:
        − у главных акторов существуют упорядоченные наборы стабильных предпочтений;
        − социальные и политические практики управляются капиталом (ресурсами). Только тот, кто обладает адекватными ресурсами, может формировать новые практики. Распределение социально-политических ресурсов осуществляется в рамках существующего институционального порядка²².
        − поведение акторов определяется существующими “правилами игры” и повторяющимися моделями поведения;
        − тенденцию политических институтов к экспансии сдерживают "социально-культурные поля".
        Многие российские исследования в области трансграничного регионализма находятся под значительным влиянием этих гипотез. Действительно, в отечественной регионалистике часто можно встретить утверждения о возрастающей институционализации процесса согласования интересов в России²³, о "взрослении политики" в смысле роста политического прагматизма²⁴. Властвующие элиты ряда приграничных регионов характеризуются Арбаханом Магомедовым как "политические группы, способные выражать свои интересы и волю на языке идеологии"… Многие региональные элиты и локальные сообщества обладают значительным адаптационным и инновационным потенциалом перед лицом системного кризиса в обществе. Их политические идеологии выступают как “силы развития”. С его точки зрения, элиты являются носителями как цивилизационных ценностей, так и текущих политических интересов, и ставят перед собой такие прагматические цели, как "умножение авторитета, безопасности и богатства"²⁵. "Региональная власть - это консолидированная сила", - читаем мы в другом издании²⁶.
        В схожем духе высказывается и Владимир Гельман, использующий метафору шахматной игры для анализа региональных политических процессов. Он делает вывод о том, что "акторы ставят своей целью такой контроль за ресурсами, который улучшает (по крайней мере, не ухудшает) их положение… . Действия акторов на всех этапах переходов были обусловлены их эгоистическими целями… . В политике существует лишь одна ценность, превыше всего остального, - стремление акторов к власти, то есть к максимизации контроля над ресурсами"²⁷. Обе используемые им идеально-типические формы политического взаимодействия между акторами - "политика как война" и "политика как торг" - предполагают очевидное рациональное начало.
        Различные варианты институционализма едины, таким образом, в том, что "анархия", о которой говорят реалисты, в принципе может быть исправлена с помощью сильных и эффективных институтов²⁸, которые, в том числе, могут стать каркасами для различного рода трансграничных альянсов. Многие институционалисты объясняют формирование транснациональных регионов внутренними процессами в участвующих государствах, происходящими между властями различных уровней (центральными, региональными и муниципальными).
        Для "новой институциональной теории", относящейся к сфере политической экономии, характерен взгляд на границы сквозь призму экономических отношений. К примеру, он может быть применим для анализа маршрутов и технологических цепочек транспортировки каспийской нефти²⁹. Эти процессы напрямую затрагивают стратегии регионального развития Калмыкии, Астраханской и Саратовской областей³⁰, Краснодарского и Ставропольского краев³¹.
        Другой важной тенденцией, подтверждающей экономизацию приграничной проблематики, стала новая политика центральных властей России по сокращению масштабов федерального присутствия в некоторых сферах жизнеобеспечения приграничных субъектов федерации. Одно из подтверждений этому - начавшаяся продажа государственных пакетов акций некоторых морских портов (Мурманского, Туапсинского, Таганрогского)³².
        Тенденция к сокращению государственных обязательств перед регионами явно прослеживается и в государственной "Северной политике", согласно которой "конкурентоспособность северной экономики должна обеспечиваться не особыми мерами государственной поддержки, а реальными природными богатствами северных территорий и эффективностью их экономического освоения". Исходя из этой установки, правительство РФ предполагает осуществить поэтапную отмену специфических северных льгот, компенсаций и гарантий, концентрацию населения в более перспективных населенных пунктах, а также закрытие нежизнеспособных поселений³³. Это окажет непосредственное влияние на ряд северо-западных и дальневосточных приграничных территорий.
        В то же время политическая экономия "нового институционализма" рассматривает границы как политические институты, эффективность которых ограничивается сложной организационной средой, состоящей из огромного количества акторов (агентов) - политических (муниципальные, региональные, федеральные и международные органы власти), экономических (субъекты хозяйственных отношений и финансовых потоков), общественных (неправительственные организации). Трансграничные взаимодействия между этими акторами сопряжены с большими трансакционными издержками и не всегда диктуются логикой экономической рациональности³⁴. Трансграничные контакты - это та коммуникационная и переговорная сфера, где чрезвычайно важны исторические традиции, доминирующие правила поведения, этические нормы, культурно-религиозные факторы. Трансграничные обмены часто испытывают на себе воздействие так называемого "оппортунистического поведения" партнеров. Исходя из этого, важнейшими задачами трансграничной интеграции являются:
        − снижение масштабов трансакционных издержек;
        − формирование системы взаимных гарантий для всех участвующих сторон;
        − создание таких условий для "неудачников" (наименее обеспеченных ресурсами участников обменов), при которых участие в интеграции для них будет иметь смысл³⁵.
        Проблемные контексты, в которых аналитический багаж "новой институциональной теории" может быть использован для рассмотрения приграничного сотрудничества российских регионов, включают в себя следующие факторы:
        Быстрое формирование "теневых" экономических секторов в приграничном взаимодействии³⁶. "Криминальные операторы" часто предоставляют самый широкий спектр приграничных "услуг": транспорт, поддельные документы, жилье, сопровождение³⁷. Субъектами "теневых" отношений могут быть отдельные граждане или их группы в том случае, если их интересы в области приграничных обменов противоречат интересам государства, что порождает организованные контрабандные "сети"³⁸. "Новая институциональная теория" допускает, что реальный вызов государству бросают не только ТНК, но и преступные синдикаты, сумевшие очень эффективно для себя воспользоваться преимуществами глобализации. Действительно, в 2001 году мы вплотную столкнулись с существованием огромного по своим масштабам и деструктивным возможностям "теневого сектора" в международных отношениях. Мало кто из специалистов может оценить ресурсный потенциал этих "теневиков", поставивших под свой контроль международную преступность, терроризм, торговлю оружием и наркотиками. Ресурсы глобальной преступности сейчас, возможно, превосходят ресурсы ведущих государств. Террористы - это один из типажей "новых кочевников", бросающих вызов государствам.
        Но субъектами "теневых" отношений могут быть и государственные или региональные органы, если между соседями есть существенные открытые либо латентные конфликты, связанные с борьбой за зоны геополитического влияния, территориальными спорами или иными проблемами³⁹. В этом случае появление "теневых" отношений в сферах, связанных с безопасностью, вызвано сознательными действиями государственных или квазигосударственных акторов (например, ситуация на грузино-чеченской, афгано-пакистанской или индо-пакистанской границах). Как правило, "теневые" сектора (незаконная торговля оружием и людьми, контрабанда наркотиков и пр.) расширяются в тех случаях, когда регион становится "яблоком раздора" между несколькими центрами силы (Балканы, Кавказ, Ближний Восток⁴⁰).
        Экономическая отсталость. "Значительная часть приграничных территорий России - территории экономически отсталые и депрессивные… Плотность международных переходов на российской границе - одна из самых низких в мире, а сами они по уровню оснащенности далеко отстают от зарубежных аналогов. В частности, продолжительность обслуживания транспортных средств на российских погранпунктах многократно превышает нормы, действующие в ЕС"⁴¹.
        Миграционные потоки. Несмотря на ухудшающуюся демографическую ситуацию в России, российские власти (как федеральные, так и региональные) мало что делают для обустройства мигрантов и обеспечения их легальной работой, позволяющей им платить налоги и выйти из "тени". Региональные власти на Дальнем Востоке, например, больше обеспокоены тем, что "корейские и китайские торговцы подминают под себя весь бизнес в этом регионе и выживают местных предпринимателей"⁴². Между тем, многие специалисты относят антикитайские настроения на Дальнем Востоке РФ к числу следствий "воображаемых", искусственных угроз, искаженно и тенденциозно трактующих реальную ситуацию⁴³. Кроме того, в среднесрочной перспективе России неизбежно понадобятся рабочие руки мигрантов, что ставит в повестку дня необходимость разработки новой миграционной политики России.
        Особая значимость этнонационального фактора в политических процессах приграничных регионов, проявляющаяся в двух аспектах. Во-первых, во многих приграничных территориях преобладают националистические настроения, которые стали следствием чувства маргинализации и ущемленности. К примеру, национализм является одним из эффективных электоральных орудий в Волгоградской области⁴⁴, Краснодарском крае и других субъектах федерации.
        Во-вторых, регионы, находящиеся в гуще межэтнических пересечений, вынуждены были в некоторых аспектах отойти от общероссийских политических стандартов, тем более что федеральный центр лишен возможности оказывать влияние на выработку внутрирегиональных "правил игры". В наиболее ярком виде такая ситуация существует в Дагестане: согласно конституции этой республики, в состав высшего органа управления - Государственного Совета - не может входить более одного представителя одной и той же национальности. Законодательство, гарантирующее представительство в парламенте всех народов Дагестана, устанавливает так называемые "национально-территориальные избирательные округа", в которых разрешается выдвигаться лишь представителям одной этнической группы. Сказанное означает наличие ограничений для выдвижения кандидатов по этническому принципу. Характерно, что "учет национального представительства ведется и в отношении руководителей высших учебных и научных учреждений"⁴⁵.
        Необходимость в реформировании таможни, которая, по словам самого председателя Государственного таможенного комитета РФ Михаила Ванина, в своем старом виде "изживает себя и не в состоянии ответить на вызовы грядущих изменений". По его мнению, "прямое использование средств таможенно-тарифного регулирования в целях пополнения государственного бюджета в долгосрочном плане вступает в противоречие с целями оптимизации и повышения эффективности внешней торговли и всего национального хозяйства"⁴⁶. Это мнение разделяет и Комитет по таможенным вопросам Американской торговой палаты в России, который в своей "Белой книге" прямо указал на то, что ориентация таможенной системы в РФ исключительно на обеспечение фискальных потребностей государства препятствует нормальной внешней торговле и тормозит интеграцию России в мировую экономику⁴⁷.
        Реформа таможенной системы предполагает снижение и унификацию ставок пошлин, ликвидацию налоговых льгот, поднятие уровня таможенного администрирования⁴⁸. Еще одна проблема таможенной службы России - это коррупция⁴⁹.
        "Оппортунизм" губернаторов. Так, под предлогом роста "нетрадиционных" вызовов безопасности некоторые руководители приграничных территорий пытаются провести в жизнь собственную политическую повестку дня. К примеру, хабаровский губернатор Виктор Ишаев прямо призвал федеральные органы не проводить в приграничных регионах выборы глав местного самоуправления и не разрешать формирование в них открытого рынка по продаже земли⁵⁰. Другой проблемой является то, что администрации многих приграничных регионов вводят "узаконенные поборы" при пересечении границы (экологические, дорожные и иные сборы)⁵¹. Речь, по сути, идет о попытках взимания "пограничной ренты".

ФУНКЦИОНАЛИЗМ И НЕОФУНКЦИОНАЛИЗМ
        Функционалисты во главе с их интеллектуальным лидером Дэвидом Митрани исходили из того, что границы - это своего рода "инструменты интеграции", которыми следует пользоваться в зависимости от ситуации. Для успешной трансграничной интеграции, с точки зрения приверженцев этой школы, необходимо добиться возрастания роли так называемых функциональных организаций, построенных на неполитической, технической основе. Согласно этой логике, неполитизированные эксперты в гораздо большей степени, нежели публичные политики, могут обеспечить создание и распространение ("разветвление") функциональных связей, которые в конечном итоге сделают конфликты между государствами невыгодными⁵². С точки зрения функционалистов, интенсивные функциональные связи в конечном итоге приводят к образованию совместных институтов (ЕС).
        Более позднее поколение неофункционалистов, не споря с важностью интеграции в тех сферах, которые объединяют соседние страны, тем не менее, обратило внимание на то, что такое сотрудничество не может быть представлено как чисто технологический проект. Эрнст Хаас, Леон Линдберг, Филипп Шмиттер, Лоуренс Шейнеман и другие неофункционалисты указали на то, что успех сотрудничества носит вероятностный характер, поскольку в значительной мере зависит от предпочтений политических элит и от общего культурно-исторического фона⁵³. К примеру, опыт интеграции в рамках ЕС нельзя автоматически переносить на другие территории, будь то НАФТА или СНГ.
        Однако, творческое использование идейного багажа "новых" функционалистов вполне возможно в сфере трансрегиональной интеграции, и ключевой категорией при этом будет регионостроительство. В отличие от "пассивной" регионализации, регионостроительство предполагает активную, сознательную и целенаправленную деятельность государственных и негосударственных структур⁵⁴. Наиболее мощные "полюса" ("стержни"⁵⁵) интеграции возникают там, где:
        − существует стойкое убеждение в том, что государственные границы не в полной мере отражают конфигурацию основных процессов, определяющих жизнь общества;
        − соединяются культурные, этнические и религиозные факторы идентификации, определяющие зарождение общих "человеческого", "культурного" и "интеллектуального" капиталов;
        − имеются соответствующие ресурсы (институциональные, организационные, информационные, интеллектуальные, финансово-экономические⁵⁶);
        − существуют общие принципы политической солидарности, основанные на готовности к добровольному отказу от части государственного суверенитета.
        Так возникают долгосрочные проекты интеграции "финно-угорского мира", "Нордической (Северной) Европы". Эти проекты органично сочетают принципы регионостроительства и интеграции, эволюционируя в сторону формирования новых трансрегиональных режимов.
        В тех же случаях, когда упомянутые выше предпосылки отсутствуют, регионостроительство носит искусственный, а в ряде случаев - деструктивный характер, порождая высокую конфликтность. К примеру, политическая инструментализация этничности, лишенная надежных институтов и адекватных ресурсов, приводит к проектам создания "воображаемых" политических образований, характеризующихся неэффективностью управления и коррупцией⁵⁷ (к примеру, проекты объединения Южной и Северной Осетии, Чечни и Ингушетии и т.д.).
        Однако, попытки регионостроительства имеют место и там, где общих точек соприкосновения не так-то много. В этом случае они встречают большие трудности. Речь идет, например, о Балтии, или Черноморье, где не приходится говорить ни об общей идентичности, ни о комплексной взаимозависимости, ни о "сообществе безопасности"⁵⁸. Даже проект "Северного измерения", по мнению некоторых экспертов, является излишне "сырым" и запутанным, поскольку содержит слишком много институциональных "слоев" и различных "повесток дня"⁵⁹.
        Функционализм и неофункционализм не дают, к сожалению, ключа к пониманию того, почему границы во многих случаях не выполняют своих контактных, связующих функций. Об этом говорят многочисленные примеры маргинализации и деградации пограничных поселков и населенных пунктов в России⁶⁰. В других случаях (например, на польско-германской границе) основная проблема состоит в том, что из-за гораздо более низкого уровня жизни поляков их немецкие соседи боятся демпинга, а в польских приграничных территориях, в свою очередь, распространены опасения относительно того, что граждане ЕС в перспективе смогут легко скупить всю местную собственность⁶¹.
        С нашей точки зрения, "кризис границ" во многом связан с тем, что на плечи центральных и региональных властей многих стран выпала особая, ранее им неизвестная, нагрузка по решению целого комплекса взаимоувязанных внутренних и внешних проблем. В России властям приграничных субъектов федерации пришлось заниматься вопросами, требующими от них глубокого знания международных отношений, дипломатии, мировой экономики, права и финансов. К примеру, бывший глава республики Алтай Семен Зубакин, говоря о перспективах строительства нового транспортного коридора через Среднюю Азию в Китай, указал на важность понимания политических интересов Германии, Японии и США⁶². Организационная, инфраструктурная, информационная и интеллектуальная оснащенность органов региональной власти в большинстве случаев не соответствует уровню и масштабу тех вызовов, с которыми они вынужденно встретились. Многие из этих вызовов наиболее адекватно могут быть проанализированы сквозь аналитическую призму "новой институциональной теории".

ТРАНСНАЦИОНАЛИЗМ
        Благодаря теории транснационализма международные отношения стали восприниматься как поле взаимодействия не только государств, но и негосударственных институций. Транснационалисты склонны полагать, что с точки зрения рациональности принимаемых решений государства часто проигрывают негосударственным акторам.
        Состояние же границ определяется той моделью развития, которое выбрало то или иное общество⁶³. Трансграничные взаимодействия хорошо иллюстрируют релевантность так называемой модели "двухуровневой игры" (Роберт Патнам): все акторы трансграничных отношений вынуждены одновременно строить свои отношения и с иностранными партнерами, и с внутренними "агентами" (которые могут быть союзниками или конкурентами). Таким образом, происходит сочетание "внутренних переговоров" и "внешней дипломатии"⁶⁴.
        Положение классиков транснационализма Р.Кеохейна и Дж.Найя о том, что все больший спектр взаимодействий между обществами не поддается государственному регулированию, напрямую касается трансграничных обменов. Негосударственные акторы естественным образом стремятся к экспансии своей деятельности. Торговля, "народная дипломатия", транспортные сети, туризм - все это составляет суть сотрудничества "поверх границ". В результате усиливается восприимчивость одного общества к другому, снизить которую можно лишь ценой сокращения сопутствующих выгод⁶⁵. Сфера трансграничного сотрудничества также хорошо иллюстрируется терминами "взаимное пересечение", "взаимное проникновение" и "комплексная взаимозависимость", которыми Джеймс Розенау объяснял размывание граней между внутренней и внешней политикой.
        Транснационализм помогает объяснить кризис административных границ во многих странах, в том числе и в России. Действительно, граница как институт встречается со сложностями в выполнении своих исконных защитных функций. Это - явление глобального порядка. Легкое проникновение российской организованной преступности в США, Францию, Чехию и другие страны - тому наиболее очевидное доказательство. Другой наглядный пример - та легкость, с которой экстремистские, фундаменталистские и даже террористические организации действуют на территории Великобритании, Дании, США, Франции. Свои проблемы есть даже на внешне благополучной немецко-швейцарской границе, через которую из Германии ежедневно незаконно транспортируется от 30 до 40 миллионов марок, причем этот поток "теневых" средств в 2001 году вырос втрое⁶⁶.
        Эти явления могут объясняться дефицитом ресурсов государства в борьбе с транснациональными акторами, бросающими ему вызов. В итоге можно говорить об эрозии основ государственного могущества во многих странах.
        Россия в этом смысле не является исключением. Административные границы России в глазах региональных элит теряют свою роль абсолютного определителя экономических приоритетов развития субъектов федерации. К примеру, Игорь Фархутдинов, губернатор Сахалинской области, заявляет, что "нас выталкивают из экономического пространства России, выталкивают высокими транспортными тарифами: нам быстрее и дешевле привезти из Сиэтла, из Австралии, скорее из Китая продукты питания, чем из Краснодарского края"⁶⁷. Аналогичным образом о российском Дальнем Востоке высказывается самарский губернатор Константин Титов: "рядом Япония - богатая страна, Америка… . Рядом бурно развивающаяся экономика Китая, Вьетнама. Я уж не говорю о Южной Корее, об Индонезии, Австралии… . Люди это все видят и начинают думать, а зачем нам Россия?"⁶⁸. Более того, политика федерального центра часто воспринимается на Дальнем Востоке как "продолжение эксплуатации природно-ресурсного потенциала региона и снятие с себя обязательства по его товарному и продовольственному обеспечению… в ущерб экономической, экологической и даже политической безопасности Дальнего Востока"⁶⁹.
        Параллельно формальным, официальным границам в мире возникают границы "невидимые", неадминистративные, и именно их роль имеет тенденцию к неуклонному росту. В принципе, этот феномен на локальном уровне известен многим западным странам: достаточно вспомнить "китайские" или "латиноамериканские" кварталы в городах США, или культурную фрагментацию Швейцарии. Но для России это - относительно новое явление. Кроме того, утяжеляющим фактором для России является то, что на ее территорию приходятся буквально все из новых "расколов" (так, внутри США или Швейцарии есть этнические или расовые, но нет экономических границ).
        Наиболее важными линиями разделов, помимо государственных границ, являются:
        1) этнические границы, разделяющие людей по идентификационному принципу "свой-чужой". Существование этнических границ иллюстрируется состоянием "холодной войны" между Северной Осетией и Ингушетией, внутренним расколом в Карачаево-Черкессии, грузино-абхазским и нагорно-карабахским вооруженными конфликтами. Поскольку всякий социальный объект осуществляет оценку угроз своей безопасности в свете господствующей системы ценностей, представления о безопасности могут варьироваться в зависимости от этнокультурного контекста⁷⁰. К примеру, по мнению Сергея Панарина, "стремление к этнокультурной безопасности… скорее разделяет, чем объединяет"⁷¹.
        2) Религиозные границы. Об их существовании напоминает, к примеру, негативная реакция Русской Православной Церкви на визит Иоанна Павла II на Украину в 2001 году, а также на миссионерскую деятельность в России представителей "нетрадиционных религий".
        3) Экономические границы. Существование внутренних экономических барьеров в РФ приводит к закрытости местных экономических, политических и социальных пространств, слабой мобильности рабочей силы и информации, неравномерному развитию субъектов федерации. Это характерно, к примеру, для регионов "красного пояса", многие из которых строят свою экономику на изоляции и протекционизме⁷². Конечно, внутренние границы постепенно "взламываются" мобильными видами капитала, но это - чрезвычайно длительный и нелинейный процесс, динамика которого зависит от огромного числа сопутствующих факторов, таких, как тип регионального политического режима, уровень экономического развития территории, степень развитости его инфрастуктуры и пр.
        4) Финансовые "разломы". Хорошей иллюстрацией их существования является концепция "исламских финансов", на которой основано функционирование огромной и имеющей тенденции к росту сети так называемых "исламских банков" по всему миру (отнюдь не только арабскому). Идея "исламских финансов" основана на восприятии бизнеса, торговли и предпринимательства с точки зрения норм шариата. Исходя из них, "исламские банки" не используют такие традиционные финансовые рычаги, как проценты, фьючерсные и форвардные контракты, и т.д. Это позволяет им привлекать к себе огромное число индивидуальных и корпоративных клиентов, выбирающих те финансовые инструменты, которые соответствуют их религиозным взглядам и социальным ценностям⁷³. Доклад российско-индийского центра "Партнерство" указывает на то, политический ислам (исламизм) реально может возглавить процесс исламизации капитала, из чего следует, что "сила воздействия исламистского капитала намного превосходит его относительную финансовую мощь…Механизм использования глобального капитала в целях исламизма - финансовый джихад… . И сегодня идет спор о том, кто этой силой сможет воспользоваться в своих интересах"⁷⁴.
        5) Социальные (имущественные) границы. Общеизвестна мировая тенденция обогащения богатых и обнищания бедных, фиксирующая проблему неравенства социального пространства. Александр Неклесса говорит о формировании в мире так называемого "Глубокого Юга", состоящего из стран, чьи социальные организмы деградируют и коррумпируются. Но процессы социальной маргинализации происходят как во всемирном масштабе, так и внутри стран⁷⁵. Проецируется эта тенденция и на Россию: к примеру, уровень благосостояния в Москве существенно отличается от аналогичных показателей в соседних Рязанской или Владимирской областях, и показатели этого разрыва остаются стабильно высокими.
        6) Политические границы. В той или иной форме они существовали всегда. Термин "Европа" с XIV века имел под собой политическую и религиозную основы, предполагающие приверженность общей системе ценностей. Граница между Европой и Азией исторически носила не только географический и тем более не административный характер. Европейская идентичность определялась доминированием христианства и более цивилизованной, с точки зрения самих европейцев, системой правления⁷⁶. Аналогичным образом, "Восточная Европа" в период холодной войны была не только географическим, но и политическим термином, синонимичным "отсталости" и "несамостоятельности". Именно поэтому бывшие социалистические страны в начале 1990-х годов предпочли называть себя "Центральной Европой". Термин "Евразия" в российском политическом дискурсе тоже носит не географический, а скорее политический характер, поскольку трактуется не в качестве пространственного симбиоза "Европы" и "Азии", а как функция от российских геополитических амбиций на том или ином временном отрезке. Именно поэтому идеология евразийства синонимична реставрации российского доминирования в рамках "имперского" пространства, в целом совпадающего с очертаниями СССР.
        "Невидимые" границы становятся своего рода "маркерами", вычерчивающими картину пространственного развития там и тогда, где и когда административные регуляторы слабы и неэффективны. Неадминистративные границы могут восприниматься как своего рода защитная реакция различных акторов (этнических, экономических и пр.) на новые угрозы и вызовы глобального мира. Результатом существования этих "невидимых границ" является дальнейшая дифференциация мира. Она становится непосредственным следствием глобализации, поскольку каждый актор (или группа акторов), считающий себя глобальным, стремится зарезервировать себе место под солнцем, найти свою нишу в условиях возрастающей по всем направлениям конкуренции. Для выживания в этом турбулентном мире каждому "игроку" необходимы стартовые преимущества, которые в гораздо меньшей степени, чем ранее, связываются с возможностями государства как такового. К примеру, появление и развитие феномена "еврорегионов" следует рассматривать как один из вариантов поиска "пост-государственных" моделей интеграции⁷⁷.
        Проблема "невидимых" ("пунктирных") границ напрямую касается и внутреннего обустройства России. Административная реформа 2000 года не сняла с повестки дня, а в некотором роде даже обострила дискуссии о будущем территориальном порядке России. Показателем дискуссионности этой проблемы является сильный разнобой в используемых терминах. К примеру, правительственный вариант "Стратегии территориального развития и федеральной региональной политики" упоминает о "макрозонах" (но не говорит о федеральных округах как о субъектах институционального развития). Сергей Кириенко обсуждает перспективы "больших" и “макроэкономических регионов" с "полным воспроизводством", не совпадающих ни с внутренними административными, ни с государственными границами⁷⁸. Эта мысль, по-видимому, совпадает с тезисом о формировании "самобытных больших пространств, объединенных культурно-историческими кодами"⁷⁹. Несколько более конкретно высказывается Б.М.Штульберг (Совет по изучению производительных сил), который видит Россию состоящей в будущем из пяти крупных регионов: Европейская зона (Западный регион), Урал и Западная Сибирь (Срединный регион), Восточная Сибирь и Дальний Восток (Восточный регион), Крайний Север и Кавказ. Картина станет еще более пестрой, если мы вспомним, что в 1999 году в ассоциацию "Центральная Россия" были приняты 4 белорусские области (Минская, Гомельская, Витебская и Могилевская)⁸⁰.
        Из сказанного очевидно, насколько усложнилась нагрузка, ложащаяся на границы, и режим их функционирования в России. Именно в приграничных территориях мы видим невероятно сложное переплетение административных и неадминистративных акторов, а также формирование новых норм, определяющих их взаимодействие друг с другом.

ГЛОБАЛИЗМ
        Интерес, который проявляется в последнее время к проблеме границ, связан, во многом, с процессами глобализации, которые заставляют переосмысливать многие казавшиеся незыблемыми принципы безопасности, пространственного развития и территориальности.
        В современной западной литературе по глобализации можно встретить несколько определений этого феномена:
        − Глобализация как универсализация и стандартизация процессов, протекающих в некоторых сферах общественной жизни. В этом случае антиподом глобализации становится локализация (регионализация), представляющая собой новый способ очерчивания границ, которые все в меньшей степени основываются на административных и территориальных параметрах, и все в большей степени определяются геоэкономической, геоинформационной и геофинансовой целесообразностью.
        Основная сложность при использовании такого подхода возникает тогда, когда выясняется, что сферы, в которых имеет место стандартизация, достаточно узки и по большей части носят технический характер (финансовые операции, экономические обмены, законодательство и т.д.⁸¹). В сфере культуры, религии или этничности стандартизации не наблюдается; наоборот, глобализация провоцирует конкуренцию между различными "этно-экономическими системами"⁸², каждая из которых основана на собственной этике и системе ценностей.
        − Глобализация как взаимозависимость. Здесь проблема состоит в том, что такая трактовка снимает с повестки дня вопрос о соответствии международным стандартам внутренних норм и принципов, регулирующих жизнь внутри того или иного государства. Например, при такой постановке вопроса, политически "закрытые" страны ОПЕК (например, Саудовская Аравия) становятся важнейшими глобальными акторами, поскольку именно от них зависят поставки нефти в страны Запада.
        Нам представляется, что суть глобализационных процессов следует искать в двух других направлениях:
        − Глобализация как денационализация и десуверенизация. Такой подход хорошо объясняет связь между глобализацией и субнациональной регионализацией: оба процесса лишают государства части его традиционного суверенитета, а границы - их сугубо разделительных, протекционистских функций⁸³. По словам Ирины Бусыгиной, "столкновение между фиксированной географией государств и внетерриториальной природой современных проблем будет, очевидно, усиливаться, а это предполагает … относительное сокращение роли национального государства. Похоже, что национальное государство просто-напросто перестает быть естественной конструкцией для решения проблем"⁸⁴. В схожем русле высказывается Александр Неклесса: "политическая и геоэкономическая картография мира все чаще конфликтуют между собой, все дальше расходясь в определении территорий"⁸⁵.
        Но денационализация - это необходимый, но не достаточный идентификационный признак глобализации. С нашей точки зрения, глобализация основана лишь на таком типе "расставания с суверенитетом", который непременно предполагает "сетевую модель" интеграции огромного количества "глобальных акторов"⁸⁶. Именно здесь и следует искать суть феномена глобализации. Государство постепенно теряет контроль за умами людей (благодаря распространению Интернета) и за их финансами (из-за расширения сферы применения так называемых "электронных денег"). На первый план в мировом развитии выходят негосударственные акторы - транснациональные корпорации и банки, профессиональные сообщества, неправительственные организации. В силу этого человек отходит от своей "оседлости" (то есть привязанности к определенной территории) и превращается в современного "кочевника", легко преодолевающего (виртуально или реально) границы государств. Традиционная экономика превращается в "финансомику", поскольку именно деньги, финансовый капитал становятся ее основной движущей силой.
        Естественно, процессы глобализации не проходят без конфликтов. Многие социальные группы все еще ощущают определенную опасность в действиях, направленных на освобождение из-под опеки государства человеческих и пространственных ресурсов. Однако мир становится сотканным не столько из государств, сколько из "сетевых" сообществ. Помимо иерархической административной "вертикали", современная модель устойчивого развития делает необходимой и коммуникационную "горизонталь".
        Таким образом, можно выделить несколько положений, проливающих свет на представления современных глобалистов:
        − основной прогресс глобализация сделала вне традиционных сфер, определяемых государственным суверенитетом;
        − глобализация проявляется в возникновении "сетей взаимозависимости", в которых участвуют акторы, представляющие самые разные уровни стратификации общества - от муниципального до планетарного (концепция "глобальной деревни"⁸⁷);
        − глобализация затрагивает вопросы не только внешней, но и внутренней политики, особенно связанные с распространением информации и отношениями между общественными и правительственными организациями;
        − "агентами безопасности" в эпоху глобализации могут быть как неправительственные, так и субнациональные инстанции.
        Cоставной частью концепций глобализма является течение, известное как "всемирный федерализм". Его адепты полагают, что мир постепенно, но неуклонно движется в сторону образования единого мирового сообщества, основанного на общих этических нормах, политических и экономических принципах. Различные версии "всемирного федерализма", основываясь на презумпции о неадекватности государственных границ, предлагают усилить регулирование мировых технологических, социальных и иных процессов со стороны институтов, которые можно рассматривать как прообраз "всемирного правительства"⁸⁸.
        Тем не менее, основная слабость концепции "глобального либерализма" состоит в том, что она, как показали события 11 сентября 2001 года в США, не дает исчерпывающих ответов на новые вызовы безопасности. Физическое разрушение основных символов американского могущества - Пентагона и Всемирного торгового центра - стало зримым выражением глубокого кризиса западных моделей обеспечения безопасности в условиях формирующегося "глобального мира". В результате под сомнение (возможно, временное) был поставлен один из главных принципов "глобального либерализма" о прозрачности границ между ближайшими союзниками. К примеру, под воздействием событий 11 сентября 2001 года американские и канадские власти решили усилить меры безопасности на границе между двумя странами (проверка прибывающих по компьютерной базе данных, обмен информацией о пересекающих границу лицах, численное увеличение сотрудников иммиграционных служб в аэропортах, обслуживающих рейсы между двумя странами⁸⁹).
        Эти и другие шаги во многом связаны с ложным ощущением величия, которое сложно было не заметить во многих действиях США на международной арене. В результате США, утратив чувство реальности, не смогли адекватно оценить ни масштаб угроз, с которыми человечество начало сталкиваться, ни реальные источники этих угроз. Соединенные Штаты, обладая самой разветвленной в мире сетью всевозможных исследовательских центров, тратящих миллионы долларов ежегодно на изучение проблем терроризма и безопасности, пали жертвой заговора анонимной группы, поставившей под сомнения глобальное лидерство США. Американские спецслужбы оказались не в состоянии ни спрогнозировать угрозу нападения, ни идентифицировать террористов, ни перекрыть им финансовые потоки. Вместо поиска совместных подходов к борьбе с религиозными фанатиками США бросили огромные усилия на расширение НАТО, по сути, оттолкнув от себя своего естественного союзника - Россию, которая на своем собственном опыте знает, что такое терроризм.
        О неадекватности американских подходов к проблемам глобальной безопасности свидетельствовали, прежде всего, бомбардировки силами НАТО Югославии в 1999 году, осуществлявшиеся под флагом "либерального интервенционизма" и, фактически, означавшие "зеленый свет" для широкой географической экспансии албанских боевиков. В результате в 2001 году под угрозу было поставлено существование целого государства - Македонии, которую албанские террористы выбрали в качестве своей очередной жертвы. Не менее сомнительно смотрелась и политика Вашингтона в отношении чеченских сепаратистов, чьи представители, вопреки протестам России, неоднократно встречались с официальными деятелями Америки.
        Оптимистические идеи глобалистов о неизбежности прогресса человечества сейчас многими ставятся под сомнение. Во многом такой скептицизм связан с неэффективностью современных моделей государственности: в частности, ни одна из стран Запада не смогла найти оптимального решения межэтнических конфликтов.

ШКОЛА МИРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
        "Мирные исследования" (peace research) стали одним из направлений в западной литературе по международным отношениям, которое уделяет особое внимание проблемам безопасности, в том числе и трансграничной. Для западных обществ безопасность становится поистине всеобъемлющим понятием и охватывает многие социальные, экономические, политические и иные процессы.
         Безопасность - это не чисто военный термин, хотя он, безусловно, включает в себя и противодействие терроризму, и укрепление внешних границ, и проблемы финансирования армии. Не менее важно и то, что у безопасности есть социальное "измерение" (представляется весьма симптоматичным, что на Западе состояние защищенности от каждодневных рисков и угроз называется social security⁹⁰). К социальным аспектам безопасности нужно отнести преступность, экологию, эпидемии, наркоманию, а также межэтнические отношения.
        В рамках школы "мирных исследований" (особенно в Англии, Дании, Швеции, Норвегии) в конце XX века получил распространение термин securitization, описывающий конструируемую природу феномена безопасности. В этом смысле участие в публичном обсуждении этого феномена - сам по себе социально-политический акт, представляющий собой важную стадию в выстраивании той модели безопасности, которая является для данного сообщества оптимальной. Одновременно посредством дискурса деконструируются так называемые "агрессивные социальные идентичности", которые вредят общественному миру и согласию (включая мифы, стереотипы, искаженные представления друг о друге⁹¹). Демократический потенциал концепции securitization состоит в том, что она дает больший, чем традиционные теории, простор для участия независимых экспертов и неправительственных организаций в дебатах по безопасности и лишает государство монополии в этом вопросе⁹².
        Именно в рамках школы "мирных исследований" произошла существенная смена парадигмы, заключающаяся в переходе от рассмотрения безопасности преимущественно в дипломатическом и геополитическом контекстах к субнациональному уровню. Это вывело проблематику рисков и угроз из традиционных геополитических рамок, связанных с военным противостоянием и внешнеполитическими амбициями. Современные представления о безопасности в школе мирных исследований тесно связаны с формированием так называемых "сообществ безопасности" (security communities⁹³), в том числе построенных по территориальному принципу. Регионализация проблем безопасности означает разворот в сторону ее "мягких", невоенных вызовов. "Мягкая" трактовка безопасности, созвучная концепции "открытой автономии" известного теоретика "мирных исследований" Йохана Галтунга, нацелена на сотрудничество, а не на строгую и однозначную фиксацию блоковой принадлежности той или иной территории⁹⁴.
        Отличие школы мирных исследований от своего основного, пожалуй, оппонента - политического реализма - применительно к проблемам безопасности может быть проиллюстрировано следующим образом⁹⁵:

Таблица 1

Реализм	Школа мирных исследований
Ориентирован на исследование международных, геополитических и дипломатических процессов	Ориентирована на поиск внутренних факторов безопасности
В центре внимания - государство и его институты	Нацелена на поиск ресурсов для поддержания безопасности внутри самого общества
Понятия о безопасности преимущественно статичны	Представления о безопасности значительно более мобильны
Акцент делается на "жесткие", то есть имеющие военную основу, факторы безопасности	В центре внимания - "мягкие", то есть невоенные приоритеты: поиск новых видов торговли и инвестиций, интеграция транспортной инфраструктуры, экология
Границы трактуются как барьеры для сдерживания экспансии внешних противников	Границы как источники новых финансовых и экономических возможностей

        "Мирные исследования", таким образом, указывают на глубокие социальные корни феномена безопасности. Языковая политика, межнациональные отношения, состояние внешних границ, транспортная инфрастуктура, уровень преступности и степень распространения коррупции - все это напрямую влияет на безопасность общества. Число социальных институтов, напрямую влияющих на состояние безопасности, огромно: это и церкви, и финансово-промышленные группы, и многочисленные неправительственные организации.
        Аналитический потенциал школы мирных исследований вполне мог бы найти себе применение в России для анализа конфликтов субнационального уровня, напрямую влияющих на состояние безопасности. Существуют проблемы территориально-административного характера, разделяющие региональные элиты. Всего в России в 1990-е годы имело место около 30 конфликтов такого рода. К примеру, губернатор Саратовской области Д. Аяцков, используя принятый Верховным Советом в 1991 году Закон о реабилитации репрессированных народов, лоббировал создание автономного округа для Поволжских немцев на территории соседней Волгоградской области. Д. Аяцков не исключил, что эта новая административная единица, расположенная в нефтеносном районе, может быть переподчинена Саратовской области⁹⁶.
        Явления подобного рода принимают самые разные формы. Мордовия, к примеру, ставила вопрос об административном контроле за закрытым городом ядерщиков Арзамас-16 (Саров), находящимся в юрисдикции Нижегородской области⁹⁷.
        Однако наиболее острое звучание аналогичные ситуации приобретают в тех случаях, когда в дело вмешивается этнический фактор. Дробление Чечено-Ингушской АССР и осетино-ингушский конфликт являются двумя наиболее яркими иллюстрациями этого, хотя список потенциально конфликтных зон этими примерами не исчерпывается. Известно, к примеру, что в 1992 году президент Башкирии М. Рахимов заявил о несогласии его республики с тем, что ее отделяют от "родственного Казахстана" 38 км Оренбургской земли⁹⁸. В Ульяновской области активисты местной татарской общины высказывали идею о создании "Симбирского улуса", политически и конфессионально ориентированного на Казань. Калмыкия оспаривала у Астраханской области часть территории последней, принадлежавшей до Второй мировой войны Калмыцкой автономии.

КОНСТРУКТИВИЗМ
        Школа конструктивизма исходит из того, что процесс регионостроительства не возможен без мощной интеллектуальной составляющей. Агентами этого процесса конструктивисты считают "интеллектуалов действия", то есть экспертов, стремящихся конвертировать свои научные знания в политическое влияние. Научная элита в рамках этого направления рассматривается в качестве противовеса официальной власти, для более глубокого понимания сути процессов территориальной динамики.
        Именно поэтому конец XX - начало XXI века ознаменовались огромным количеством международных исследовательских проектов, конференций и публикаций по различным аспектам регионализма и приграничья. Интеллектуальными "локомотивами" многих инициатив в этой сфере становятся так называемые транснациональные "эпистемологические сообщества" (epistemic communities), состоящие из ученых, экспертов, специалистов в области регионализма и безопасности, политических советников и профессиональных консультантов.
        Национальные и субнациональные политико-академические комплексы имеют потенциал к трансформации (естественно, с различной скоростью и в разной степени) в транснациональную "элиту знания", что представляет несомненный интерес с исследовательской точки зрения⁹⁹. Мы имеем дело со сложным и неоднозначным процессом приспособления региональных и национальных политико-академических комплексов к новым условиям, связанным и с меняющимися функциями политического знания в современном обществе, и с трансформациями в профессиональной академической среде.
        Региональные политико-академические комплексы постепенно входят в международные "сети" и информационные "потоки". Этот процесс интернационализации знания может служить одной из иллюстраций тесного взаимодействия между региональным и глобальным уровнями организации профессиональных сообществ. Приспособление региональных научно-образовательных элит к новым условиям, связанным и с меняющимися функциями гуманитарного знания в современном обществе, представляет собой сложный процесс, приводящий к сложным трансформациям в профессиональной академической среде.
        Конструктивисткий подход трактует регионализм как вид социальной рефлексии, отталкивающийся от доминирующих на настоящий момент (и способных видоизменяться под воздействием взаимной адаптации) представлений об идентичности и чувстве территориальной общности¹⁰⁰. Как одна из реакций на это в Западной Европе большое распространение получила концепция "возникающего регионализма" (emerging regionalism). К примеру, слом старого биполярного мира спровоцировал такие новые модели регионализма, как Черноморское экономическое сотрудничество, Баренц-Евроарктический проект и пр.
        Регионализм как "конструируемое" явление не может быть оторванным от дискурсного контекста¹⁰¹. Поэтому регионализм тесно связан с формированием мифов, символов и идеологий¹⁰². Социально конструируемыми являются и такие понятия, как идентичность, национальность, гражданство, региональная политическая культура и многие другие. Наиболее активные региональные власти (особенно приграничных регионов) заняты поиском "региональной идентичности", а в ряде случаев - даже "региональной идеологии". Активизация этих поисков приходится на периоды предвыборных кампаний, в ходе которых появляется особый спрос на контрастно-презентационную риторику. Как правило, эти попытки носят символический характер и приводят к распространению стереотипов и мифов. Так, Санкт-Петербург привычно именуется "культурной столицей России", Новгород - "колыбелью русской демократии", Калининград - "западными воротами России" и "Янтарным краем" и т.д. Составной частью подобной риторики в исполнении региональных элит стали стремления в выгодном свете представить ситуацию в своем регионе по контрасту с другими субъектами федерации.
         В целом, конструктивизм контекстуализирует понятие "регион", делает его гибким, "мягким", адаптируемым и подлежащим множеству интерпретаций. Так, Косово можно отнести и к "Восточной Европе” (политически), и к "Южной Европе" (географически) в зависимости от контекста проблемы. Калининградская область - это часть и "Восточной Европы", и элемент формирующегося "Балтийского сообщества", и одновременно составная часть России. Особенность приграничных территорий состоит в том, что именно с их участием внедряются в практику новые модели международного взаимодействия. Не случайно в мире получила столь широкое хождение концепция "изобретения" новых форм регионализма (invention). Примечательно, что между ведущими государствами существует конкуренция за их авторство: к примеру, американский дипломат Татьяна Гфеллер утверждает, что именно США, а не скандинавские страны являются движущей силой внедряемых в практику моделей приграничного сотрудничества на севере Европы¹⁰³.
        Приграничные регионы обладают мощным и еще далеко не до конца осознанным инновационным потенциалом с точки зрения экспертной "обкатки" и экспериментального нахождения нетрадиционных форм кооперации с соседями. Конечно, далеко не все эти идеи одинаково ценны и реалистичны, однако их творческий потенциал совершенно необходим для модернизации всей системы международных отношений в XXI веке.

ПОСТ-МОДЕРНИЗМ
        Оценка территориальности пост-модернистами дается в виде сложного и подчас запутанного комплекса идей, отождествляемых с пост-национальными, пост-индустриальными и одновременно пост-материалистическими формами социально-политической организации групповых сообществ. Этот набор идеологем весьма широк: сюда включается и "исчезновение государства-нации", и "смерть географии", и "транс-национальная демократия", и "сжатие времени - пространства", и "транстерриториальная власть", и "раскрепощение (эмансипация) территориальности" и т.д¹⁰⁴. Все эти концепции, в конечном счете, замыкаются на категорию территориального фактора обустройства политического пространства.
        Некоторые представители пост-модернистского течения утверждают, что "территориальные сообщества теряют свою традиционную идентичность как из-за растущей внутренней дифференциации их компонентов, так и из-за усиления взаимозависимости, развивающейся поверх границ. В развитых странах принадлежность тем или иным территориальным единицам в целом теряет свое значение... . Растет число нетерриториальных участников. Их активность может быть наилучшим образом понята в рамках системы, не определяемой изначально через территорию"¹⁰⁵. Постмодернисты констатируют, что многие существующие общности людей (политические, религиозные, культурные, этнические, профессиональные) действуют в масштабах, превосходящих размеры даже самых крупных государственных образований. Согласно их логике, политические и юридические границы государств-наций (или "якобинских государств") все в меньшей степени соответствуют усложнившимся моделям и образцам организации жизни групп людей. Отсюда - распространение внерегиональных, внегосударственных и внетерриториальных форм самоструктурирования политических, экономических, социальных, культурных, этноконфессиональных и иных процессов. По мнению Джозефа Камиллери, "мы живем в период перехода к новой форме гражданского общества, где нет ясно очерченных границ, базирующихся на принципе национальной идентичности"¹⁰⁶. Многое в процессе этого перехода с точки зрения своей конфигурации не совпадает с формальными границами государств. Так, свою логику имеют миграционные потоки. То же можно сказать и о свободных рыночных отношениях (многое известно об "особых отношениях" Калифорнии и Мексики, Калининградской области и Германии, Приморского края и Китая, Карелии и Финляндии). В России пост-модернистский взгляд на проблемы регионализма был весьма четко сформулирован в Докладе Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа "На пороге новой регионализации России", вышедшем в 2001 году.
        Территориально организованный мир действительно полон противоречий. Исторически для государств-наций были характерны два основных типа конфликтов. Во-первых, люди, принадлежащие одной этнической общности, могут жить под юрисдикцией многих государств (курды, евреи, арабы, китайцы). Сюда же следует отнести и русских, которые превратились в разделенный народ сразу после большевистского переворота, когда миллионы наших соотечественников вынуждены были навсегда податься на чужбину. Во-вторых, территория, которую народ считает своей, может находиться (полностью или частично) под контролем других наций (проблема аборигенов и индейцев, Израиль до 1949 года и т.д.).
        Три четверти из современных государств сталкиваются с одним из этих двух типов конфликтов. Понятно, что чисто территориальный подход к их разрешению несовершенен, поскольку он может привести к резкому возрастанию числа суверенных или "квазисуверенных" государств и, следовательно, к еще более конфликтному миру. Но каковы альтернативы этому? Увы, обычно они утопичны и едва ли могут восприниматься как серьезное руководство к действию. Гидон Готтлиб, к примеру, признает, что альтернативой нынешнему положению является "мир, в котором не существует высшей власти территориального характера или тот, где нет четких территориальных границ"¹⁰⁷.
        Территориально очерченные единицы не могут быть абсолютно гетерогенными. Но как быть, если территориальные границы не совпадают с лингвистическими (есть множество европейских примеров)? Или религиозными (исламский мир)? Постмодернисты давно уже высказали предположение, что территориальность может как бы поглощаться более значимыми факторами: например, принадлежностью к одной из мировых религий. Национальность и лояльность соответствующим государственным институтам при этом вполне может значить меньше, чем вероисповедание, то есть чувство солидарности или единения с чем-то, что превосходит национальные границы¹⁰⁸. Исходя из этого, постмодернизм пропагандирует теорию "взаимно пересекающихся (или накладывающихся друг на друга) суверенитетов": человек может быть подданным одного или нескольких государств, и одновременно принадлежать другим иерархиям (экономическим структурам, профессиональным ассоциациям, религиозным или этническим общинам и т.п.).
        Тем не менее, логику постмодернистов едва ли можно принять полностью. Во-первых, территориальность - это естественный принцип самоорганизации всех современных обществ. Сложно спорить с постмодернистами в том, что мы живем в мире полифонии, различий и конфликтующих друг с другом неравенств. Но этот плюрализм вполне может воплощаться в форме "национальных идентичностей". Характерно, что в своей апологетике гипотетического "глобального гражданского общества" постмодернисты предпочитают не замечать того ренессанса национальных идей, который имеет место в мире. Явно полемизируя с постмодернистами, Здравко Млынар, к примеру, полагает, что формы территориальной идентификации оказались сильнее, чем все известные варианты транснациональных или наднациональных общностей. "В демократических или авторитарных странах, на Западе и в третьем мире, международные движения сегодня испытывают болезненный возврат к локальным формам за счет потери значительной части своей аудитории. Все универсальные братства, будь то коммунизм, исламизм или христианство, доказали свою неспособность ослабить привязанность человека к своему кусочку земли, который выступает в качестве фрагментирующегося, но тем не менее необычайно эффективного символа"¹⁰⁹.
        Во-вторых, постмодернисты постулируют, что люди могут быть членами международного сообщества (точнее, его конкретных компонентов) в обход государства, непосредственно и прямо (например, экологические или правозащитные движения). Это действительно так, но причина кроется не в эпохе постмодерна как таковой, а в широком распространении в мире демократических институтов, принципов и норм. Таково общее свойство либерализма в целом.
        Наконец, обращает на себя внимание открытое нежелание постмодернистов давать определения основным терминам, и в частности понятию "нация". Между тем повод для интересной дискуссии есть. Нацию нельзя жестко определить через общий язык (скажем, его нет в Швейцарии или Бельгии), через расу, культуру, религию (вспомним американскую концепцию "плавильного котла" и "мультикультурализма") или территорию (феномен еврейской, русской или польской диаспоры). В известном смысле, нация может выступать как транстерриториальное понятие: можно жить за пределами своей исторической родины и продолжать отождествлять себя со своей нацией (пример русской эмиграции, немцев в странах СНГ и т.д.).
        Нам импонирует достаточно простое определение, данное амстердамским профессором Андре Момменом. Нацию он предложил определить как сообщество равных людей, добровольно подчиняющихся (или выражающим лояльность) определенным правилам, процедурам и нормам, которые в свою очередь отражают совокупные предпочтения граждан¹¹⁰. В том случае, если эти правила, процедуры и нормы воплощаются или отражаются в существующих государственных институтах, категории национальности и гражданства совпадают. Кроме того, члены нации должны разделять некие общие ценности, выработанные в ходе совместного исторического прошлого (это может быть соборность или индивидуализм, уважение к собственным государственным символам, какие-то элементы религиозного сознания при наличии в обществе доминирующей религии и так далее). Это приводит нас к понятию самоидентификации: человек сам отождествляет себя с большим коллективом людей и воспринимает свою судьбу в неразрывном единстве с судьбой нации. Важно подчеркнуть и тот демократический потенциал, который изначально заложен в таком "вбирающем" определении: стать членом нации в принципе можно вне зависимости от расы или религии, лишь в результате свободного волеизъявления. Так формировались американская, канадская, австралийская, российская нации.

НЕОМАРКСИЗМ И "НОВЫЕ ЛЕВЫЕ"
        Согласно адептам неомарксизма, конкретные очертания и функции границ зависят от типа преобладающих экономических отношений. Можно выделить несколько взаимно сопряженных концепций, характерных для представителей данной научной школы. Одна из них, носящая название "социальных структур аккумуляции", постулирует, что западная цивилизация прошла в своем развитии ряд стадий, каждая из которых отличалась особым способом накопления и распределения капитала. Когда этот способ "аккумуляции" становится неадекватным, общество вступает в период кризиса¹¹¹.
        Другая концепция, известная как "теория регулирования", предполагает, что социально-экономические процессы невозможны без соответствующего контроля в форме государственных институтов, законов, неформальной иерархии общественных отношений. Развитие обществ, следовательно, есть смена различных режимов регулирования и контроля, в том числе с использованием такого инструмента, как границы. Самой концепцией контроля пользовался еще А.Грамши, описывая "гегемонистские структуры исторических конфигураций капитала". Именно они определяют собой те экономические границы, которые существуют в мире.
        Голландский исследователь Хенк Овербэк выделяет несколько "режимов контроля в глобальной политической экономии"¹¹². Первый он характеризует как "либеральный интернационализм", совпавший с промышленной революцией, неограниченной свободой торговли и финансов, а также преобладания в мировой политике неформальных правил игры (концепция "Пакс Британника" и ее геополитическая зона). Второй режим - "государственный монополизм", созревший после первой мировой войны. Его адептами стали основатели национальных трестов и картелей, нефтяные магнаты, производители железа и стали. Роль государства в становлении новых отраслей индустрии и структурировании социальных отношений была решающей. Третий "режим контроля" - "корпоративный либерализм". Он возник как синтез американизированной версии либерального интернационализма и тенденции к государственной монополии. Следующий "режим контроля" - фордизм. Являясь смесью идей кейнсианства и социал-демократии, он породил в массовом масштабе веру в реальность всеобщего благоденствия, неограниченные возможности экономического роста и социальный эгалитаризм¹¹³.
        Регионализация определяется неомарксистами как процесс экономической интеграции государств, то есть их объединения в торговые блоки на основе географической близости и общих коммерческих, финансовых и иных материальных интересов (ЕС. НАФТА, Меркосур и т.д.). Образование этих блоков трактуется неомарксистами как защитная реакция государств на вызовы и угрозы глобализации. В результате мировое экономическое пространство дробится и фрагментируется, и растет уровень конкуренции между региональными блоками¹¹⁴.
        Согласно неомарксистам, в большинстве стран "третьего мира" получили развитие "межклассовые коалиции из промышленных предпринимателей, профсоюзов и национальной бюрократии, нацеленные на импортозаменяющую стратегию, частично финансируемую за счет экспорта сырья". А. Фернандо Хильберто полагает, что движение развивающихся стран к модернизации проходило под преобладающим влиянием традиционных форм государственного вмешательства в социально-экономическую сферу. Все они руководствовались принципом "экономического национализма" и протекционизма¹¹⁵, породив новые линии раздела в мировой политике.
        В то же время неомарксисты признают, что в глобальном масштабе экспансия транснационального капитала привела к "возникновению квази-государственной инфраструктуры неформальных связей между элитами" в виде Бильдербергского клуба, Трехсторонней комиссии и т. д. Все они поставили под сомнение значимость национальных границ. Кризис концепции "государства всеобщего благосостояния" дал мощный толчок неолиберализму, который тоже трактуется "новыми левыми" в качестве одного из "режимов контроля". Он высветил "неадекватность капиталистического развития в национальных рамках" и усилил тенденцию к транснациональному взаимодействию между лидерами мирового экономического развития¹¹⁶.
        Приграничная Россия столкнулась с огромным числом вызовов, которые могут описываться в категориях различных школ современных международных отношений. В упрощенном виде это можно визуализировать в виде следующей таблицы.

Таблица 2

Вызовы	Региональные примеры	Теории
"Анархия"	Северный Кавказ	Реализм
Противоречия между федеральным центром и регионами в сфере трансграничного сотрудничества	Карелия, Приморский край и др.	Реализм
Комплексная взаимозависимость	Калининградская и Новгородская области, Карелия	Функционализм и неофункционализм, транснационализм
Рост теневого сектора в приграничном взаимодействии	Калининградская область, Приморский край	Новая институциональная теория
Миграции	Дальний Восток	Транснационализм
Рост конкуренции с инорегиональными акторами	Санкт-Петербург, Новосибирская область и др.	Глобализм
Территориальные конфликты	Северный Кавказ	Школа "мирных исследований"
Несовпадение административных и экономических границ	Приволжский и Северо-Западный федеральные округа	Пост-модернизм

К примеру, "анархические" отношения на Северном Кавказе вполне можно попытаться объяснить сквозь призму борьбы ряда держав за гегемонию в этом регионе. С этих же позиций, свойственных для политического реализма, следует рассматривать логику поведения федерального центра по отношению к регионам, имеющим возможность и желание проводить собственную трансграничную политику. Ситуацию же в тех пограничных субъектах федерации, интенсивность контактов которых с внешним миром (особенно западным) позволяет говорить о формировании системы устойчивой взаимозависимости, было бы полезно анализировать при помощи двух других теорий - функционализма (неофункционализма) и транснационализма. "Новая институциональная теория", в свою очередь, может дать ключ к пониманию причин роста "теневой" и неформальной экономик в приграничных территориях. Этот список, естественно, можно продолжать и дальше, что свидетельствует об огромных экспланативных возможностях многих современных концепций международных отношений применительно к трансграничной проблематике.

Примечания

      ²Написание параграфа стало возможным благодаря финансовой и организационной поддержке программы International Policy Fellows (Будапешт, ИОО).
      ³Гаджиев К. Введение в геополитику. М., 1988, с. 9-28.
      ⁴Jurg M. G. Worldviews and Theories of International Relations. N.Y., 1994, p. 29.
      ⁵Цыганков П. Международное сотрудничество: позиции политического реализма. .
      ⁶Лисицын А. Интеграция входит в нормальное русло. - Welcome, 2001, № 5, с. 28.
      ⁷Кузьмин Э.Л. Российский центр, регионы и внешний мир. - Международная жизнь, 1998, № 11-12, с. 58.
      ⁸Выступление Анаис Марин на круглом столе "Российские регионы: между протекционизмом и глобализмом" в рамках Третьего Конгресса Регионалистов, Большое Болдино, сентябрь 2001 г.
      ⁹Lassinantti G. Hard and Soft Security in the Baltic Sea Region - a Development Task. - Hard and Soft Security in the Baltic Sea Region. A Report from a seminar held in the Aland Islands, August 29-31, 1997. The Olof Palme International Center, 1998, p. 9.
      ¹⁰Нырова Н. Некоторые особенности российско-китайской приграничной торговли (опыт и размышления). .
      ¹¹Полтавченко Г. Партнерство будет равноправным и взаимовыгодным . - Welcome, 2001, № 5, c. 15.
      ¹²Алекперов В. Интегративный характер "ЛУКОЙЛа". - Welcome, 2001, № 5, с. 34.
      ¹³Stolz K. The Political Class and Regional Institution Building: Conceptual Framework, Methodological Problems and (some) Ideas for Empirical Applications. Paper for ECPR Workshop: Regionalism Revisited: Territorial Politics in the Age of Globalization. Mannheim, 26-31 March 1999, р. 9.
      ¹⁴Kudenko I. Rational Choice Approach in International Relations. - The Globalization of Eastern Europe. Teaching International Relations Without Borders/ Ed. by Segbers K. and Imbusch K. Munster - Hamburg - L., 2000, p. 21-52.
      ¹⁵Roberts P.W. and Lloyd M.G. Regional Development Agencies in England: New Strategic Regional Planning Issues? - Regional Studies. Journal of the Regional Studies Association. 2000, Vol. 34, № 1, p. 75-80.
      ¹⁶Yudaeva K., Kozlov K., Melentieva N., Ponomareva N. Does Foreign Ownership Matter? Russian Experience. Working Paper № 5. Moscow, 2000.
      ¹⁷Шмачкова Т. Теории коалиций и становление российской многопартийности (методики рационализации политического процесса). - Полис, 1996, № 5.
      ¹⁸Рациональный регионализм. Экспертные суждения и оценки. Материалы второго тура консультативного опроса экспертов "Тюмень в процессе формирования новой региональной политики". "Начала пресс", 1995.
      ¹⁹Котов Р.И. К вопросу о концептуализации понятия "политическое сообщество". - Проблемы политической трансформации и модернизации России. Научные доклады, № 136. М., 2001, с. 196-214.
      ²⁰Норт Д. Институциональные изменения: рынки анализа. Доклад на конференции по проблемам экономических реформ в России, организованной Национальной академией наук США. Вашингтон, март 1996 г.
      ²¹Ситнова И.И. Институциональные изменения в современной России: активистско-деятельностный подход. Доклад на конференции по проблемам экономических реформ … . С. 118-128.
      ²²Segbers K. Transformation in Russia: a neoinstitutionalist interpretation. Arbeitspapiere des Osteuropa-Instituts, Frei Universitat Berlin. 1997, № 11.
      ²³Семененко И.С. Институционализация процесса согласования интересов: к вопросу о перспективах социального партнерства в России и опыте Запада. - Трансформация российских региональных элит в сравнительной перспективе. Научные доклады, № 71. М., 1999.
      ²⁴Петров Н.В. Выборы 1995-1997 гг. и региональные политические элиты. - Трансформация … . С. 112.
      ²⁵Магомедов А.К. Мистерия регионализма. Научные доклады № 114. М., 2000, с. 31-32, 72, 201-202.
      ²⁶Лапина Н., Чирикова А. Стратегии региональных элит: экономика, модели власти, политический выбор. М., 2000, с. 68.
      ²⁷Гельман В.Я. Трансформация и режимы. Неопределенность и ее последствия. - Россия регионов. Трансформация политических режимов. М., 2000, с. 21, 174, 357.
      ²⁸Segbers К. Transformations in Russia: a neoinstitutionalist interpretation. Arbeitspapiere des Osteuropa-Instituts, Frei Universitat Berlin, 1997, № 11.
      ²⁹Кажгельдин А. Глобальная дуга безопасности. - Время новостей, 15.10.2001, № 189, с. 4.
      ³⁰Вайншток С. Каспийский транзит: без России не обойтись. - Независимая газета, 25.09.2001, с. 11.
      ³¹Magomedov А. Oil and Caspian Pipeline Consortium as Instruments of Astrakhan and Kalmyk Leaders. - Central Asia and the Caucasus, 2001, № 2, p. 87-95.
      ³²Хренников И. Рождественская распродажа портов. - Ведомости, 12.11.2001, № 207 (530), с. Б1.
      ³³"Социальные аспекты государственной Северной политики". Программа правительства России на 10 лет. .
      ³⁴Модели поведения человека в институциональной экономике. .
      ³⁵Капелюшников Р.И. Новая институциональная теория. .
      ³⁶Новикова Л., Рубан В. “Челноки” штурмуют таможню. - Аргументы и факты, 2001, № 39.
      ³⁷Beare M. Illegal Migration. In: Transnational Crime and Regional Security in the Asia Pacific/ Ed. by Carolina G.Hernandez, Gina R.Pattugalan. Council for Security Cooperation in the Asia Pacific and Institute for Strategic and Development Studies, Inc., 1999, p. 273.
      ³⁸Рискин А. Совсем не мелочь. .
      ³⁹Дахин А. Теневой сектор приграничного сотрудничества: проблема сочетания гражданского, государственного и глобального контекстов. - Актуальные проблемы американистики. Материалы международной научной конференции. Нижний Новгород, 1999, c. 35-39.
      ⁴⁰Stern D. Caucasus trio ask NATO intervention. - The Washington Times, 1999 July 10, p. A6.
      ⁴¹Романов С. Парадипломатия европейских границ и Россия. М., 2001, c. 109.
      ⁴²Владимирова Е. За ввоз китайцев будут бить рублем. Ежедневная электронная газета “Утро”, 18.08.2000, .
      ⁴³http://pubs.carnegie.ru/books/2000/10gv/chp5.asp.
      ⁴⁴Kurilla I. Gubernatorial Elections in the Volgograd Region: Do They Matter? Program on New Approaches to Russian Security Policy Memo Series/ Ed. by Erin Powers. Memo N 158, November 2000.
      ⁴⁵Кисриев Э. Сопротивление системы политических институтов Дагестана процессу создания единого правового пространства в России. Доклад на конференции "Федерализм на пороге 21 века: российское и международное измерения", Казань, 9-10 февраля 2001 г., .
      ⁴⁶Ванин М. Реформа таможенной системы и эффективность экономики. - Проблемы теории и практики управления. № 2/01, .
      ⁴⁷Белая книга по проблемам таможенного регулирования. - .
      ⁴⁸Дэйвис П. Необходимость таможенной реформы в России назрела. - Трансформация, август 1998, с. 10.
      ⁴⁹Программа "Совершенно секретно", НТВ, 15.11. 2001.
      ⁵⁰ Отчет о пресс-конференции губернатора Хабаровского края Ишаева В.И. на тему "Проблемы приграничных территорий: по итогам заседания правительства РФ", 7.07.1999, .
      ⁵¹Псковская правда, 27.01.1999, c. 2.
      ⁵²Сафронова О. Функционализм и неофункционализм: экономические, социальные и политические процессы региональной интеграции. - Регион в составе федерации. Политика, экономика, право. Нижний Новгород, 1999, с. 103.
      ⁵³Цыганков П. Международные отношения. М., 1996, с. 259-260.
      ⁵⁴Mottola K. Security in northern Europe - combining and reinforcing national, regional and wider European policies. - Visions of European Security. Focal Point Sweden and Northern Europe. Stockholm, 1996, p.91.
      ⁵⁵Segbers K. Institutional Change in Russia. - Explaining Post-Soviet Patchworks. Vol. 2. Pathways from the past to the global/ Ed. by Klaus Segbers. Aldershot - Burlington - Singapore - Sydney, 2001, p. 4.
      ⁵⁶Lahteenmaki K. Cooperation of the European Border Regions. - Changing European Security Landscape/ Ed. by Clive Archer and Olli-Pekka Jalonen. Tampere Peace Research Institute, Research Report № 63, 1995, p. 270-271.
      ⁵⁷Ghebali V.-Y. Ethnicity in International Conflicts: Revisiting an Elusive Issue. - Towards the 21st Century: Trends in Post-Cold War International Security Policy/ Ed. by Kurt Spillmann and Andreas Wenger. Peter Lang Publishers. -Studies in Contemporary History and Security Policy, 1999 № 4, p. 262.
      ⁵⁸Суслов Д. Регион Балтийского моря как фактор европейской безопасности. - Балтийские исследования, 2000, № 1, с. 20-23.
      ⁵⁹Leshukov I. Northern Dimension: Interests and Perceptions. - The Northern Dimension: an Assessment and Future Development. Konrad Adenauer Stiftung and Latvian Institute of International Affairs. Conference Proceedings. Riga, 2000, p. 40-48.
      ⁶⁰Иванов Ю. Граница разорила некогда богатейшую деревню. .
      ⁶¹Wenz D. Borderline Case: the Transformation of Usedom. - Frankfurter Allgemeine Zeitung, 1312.2001, № 290, p. 3.
      ⁶²http://www.regions.ru/printarticle/comments/id/550984.html.
      ⁶³Андерсон М. Границы Европейского Союза. Доклад на конференции "40 лет римским договорам: европейская интеграция и Россия", Центр европейской документации, Санкт-Петербург. http://www.edc.spb.ru/activities/conferences/40years/anderson.html>.
      ⁶⁴Czaga P. Domestic Structures Approaches in International Relations. In: The Globalization of Eastern Europe. Teaching International Relations Without Borders/ Ed. by Klaus Segbers and Kerstin Imbusch. Munster - Hamburg - London, 2000, p. 122.
      ⁶⁵Keohane R.O., Nye J.S. (Jr.). Transnational Relations and World Politics. Cambridge, 1972.
      ⁶⁶Geiger S. Illicit Cash Caravans Converge in Switzerland. - Frankfurter Allgemeine Zeitung, December 13, 2001, № 290, p. 5.
      ⁶⁷Отчет о конференции губернатора Сахалинской области Фархутдинова И.П. на тему "Сахалин и Южные Курилы: перспективы создания свободной экономической зоны". Пресс-клуб АК&М, 27 января 1999 г., .
      ⁶⁸http://www.regions.ru/printarticle/comments/id/570083.html., 14.06.2001.BR>       ⁶⁹Ларин В. Дальневосточный регионализм середины 90х: стимулы и препятствия к участию России в региональном взаимодействии в Северо-Восточной Азии. - Двенадцатый японско-российский научный симпозиум по проблемам Дальнего Востока. Владивосток, 1997, с. 90.
      ⁷⁰http://pubs.carnegie.ru/books/2000/10gv/chp4.asp.
      ⁷¹Панарин С. Безопасность и этническая миграция в Россию. - Pro et Contra. 1998, т. 3, осень.
      ⁷²Berkowitz D., DeJong D.N.. Russia’s Internal Borders. The William Davidson Institute at the University of Michigan Business School. Working Paper № 189, July 1988.
      ⁷³Bilal G. Islamic Finance: Alternatives to the Western Model. - The Fletcher Forum of World Affairs, 1999, vol. 23, № 1, p. 145-158.
      ⁷⁴"Исламские финансы". Вводная часть доклада. -.
      ⁷⁵Маргинальность в современной России. МОНФ: Научные доклады № 121. М., 2000.
      ⁷⁶Bassin M. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space. - Slavic Review, 1991, vol. 50, № 1, p. 3.
      ⁷⁷Томашек П. Глобализация, трансформация и регионы. - Проблемы теории и практики управления, 1997, № 5, .
      ⁷⁸http://www.regionforum.ru.
      ⁷⁹Неклесса А. Конец эпохи большого модерна. - Миропорядок после Балканского кризиса. Новые реальности меняющегося мира. Материалы конференции, 1-2 ноября 1999 года. М., 2000, с. 51.
      ⁸⁰Голубев С. А.Лукашенко и российские регионы. - Регионы России в 1999 году. Ежегодное приложение к "Политическому альманаху России". М., 2001, c. 322.
      ⁸¹Barnet R.J., Cavanagh J. Global Dreams. Imperial Corporations and the New World Order. Simon and Schuster, N.Y. - L. - Toronto - Sydney - Tokyo - Singapore, 1994.
      ⁸² Кочетов Э. Геоэкономика. М., 1999, c., 200-242, 278.
      ⁸³Scholte J. A. Globalization. A Critical Introduction. Basingstoke, 2000.
      ⁸⁴Бусыгина И. Проблемы современного регионализма применительно к Черноморью. - Безопасность России. Черноморский регион. Доклады Института Европы, № 37. М., 1997, c. 44.
      ⁸⁵Неклесса А. Конец эпохи большого модерна. - Миропорядок после Балканского кризиса. Новые реальности меняющегося мира. Материалы конференции, 1-2 ноября 1999 года. М., 2000, c. 52.
      ⁸⁶ Zacher M.W. Sutton B.A. Governing Global Networks. International Regimes for Transportation and Communication. Cambridge Studies in International Relations, 1996, № 44.
      ⁸⁷Shuman M. Towards a Global Village. International Community Development Initiatives. Pluto Press, London and Boulder, Colorado, 1994.
      ⁸⁸Uniting the Peoples and Nations. Readings in World Federalism/ Ed. by Walker B. World Federalist Movement, World Federalist Association, 1993, p. 71, 99, 106, 124, 130, 163.
      ⁸⁹U.S. - Canada Plan: Security and Trade. - International Herald Tribune, 13.12.2001, p. 2.
      ⁹⁰Eichenhofer E. How to Simplify the Co-ordination of Social Security. - European Journal of Social Security. 2000, vol. 2, issue 3, p. 231-240.
      ⁹¹Arfi B. Ethnic Fear: the Social Construction of Insecurity. - Security Studies. 1998, vol. 8, № 1, p. 151-203.
      ⁹²Behnke A. The Message or the Messenger? Reflections on the Role of Security Experts and the Securitization of Political Issues. - Cooperation and Conflict. Nordic Journal of International Studies. 2000, vol. 35, № 1, p.89-106.
      ⁹³Boas M. Security Communities: Whose Security? - Cooperation and Conflict. Nordic Journal of International Studies. 2000, vol. 35, № 3, p. 309-320.
      ⁹⁴Joenniemi P. The Barents, Baltic and Nordic Projects: A Comparative Analysis, in The Barents Region Revisited/ Ed. by Geir Flikke. Norwegian Institute of International Affairs, Conference Proceedings, 1998, p. 14-21.
      ⁹⁵Doty R.L. Immigration and the Politics of Security. - Security Studies. Winter 1998/99 - spring 1999, vol. 8, № 2/3, p.71-93.
      ⁹⁶В России возникают все новые зоны территориальных переделов. - Независимая газета, 25.07.1997, с. 1-2.
      ⁹⁷Марченко Г. Региональные проблемы новой российской государственности. М., 1996, с., 127.
      ⁹⁸Фуфаев С. Республика Башкортостан в августе-сентябре 1996 г. Политический мониторинг, №11. М., 1996, с., 3.
      ⁹⁹Dezalay Y. Regionalism, Globalization, and 'Professional Society'. Between State, Law, and the Market for Professional Services - Regionalism and Global Economic Integration/ Ed. by Coleman W.D.and Geoffrey R.D. L. - N.Y., 1998, p.197-219.
      ¹⁰⁰Waver O. Culture and Identity in the Baltic Sea Region. Centre for Peace and Conflict Research, Copenhagen. Working Paper № 18, 1990; Neonationalism and Regionality. The restructuring of Political Space Around the Baltic Rim/ Ed. by Joenniemi P. Aaland Peace Research Institute and COPRI, 1995; Petersen B. A Tale of Four Cities: Studying National Self-Images Among Russian Regional Politicians in Perm, St. Petersburg, Volgograd and Khabarovsk. - The Soviet and Post-Soviet Review, 1996, № 3, p. 251-284.
      ¹⁰¹VanDeveer S., Dabelko G. Redefining Security Around the Baltics: Environmental Issues in Regional Context. - Global Governance, 1999, № 5, p. 224.
      ¹⁰²Барзилов С., Новиков А., Чернышов А.. Особенности развития политико-идеологических процессов в российской провинции. Саратов - Москва, 1997; Kertzer D.I. Ritual, Politics and Power. Yale University Press, 1988; Edelman M. The Symbolic Uses of Politics. University of Illinois Press, 1985.
      ¹⁰³Gfoeller T.C. Diplomatic Initiatives: An Overview of the Northern Europe Initiative. - European Security, 2000, Vol. 9, №.1, p. 98.
      ¹⁰⁴Grosby S. Territoriality : the Transcendental, Primordial Feature of Modern Societies. - Nations and Nationalism. July 1995, vol.1, part 2.
      ¹⁰⁵Globalization and Territorial Identities/ Ed. by Zdravko Mlinar. Avebury, England, 1992, p. 62.
      ¹⁰⁶Camilleri J. Rethinking Sovereignty. - Contending Sovereignties. Redefining Political Community/ Ed. by R.B.J.Walker and Saul H.Mendlevitz. Boulder - London, 1990, p.35.
      ¹⁰⁷Gotlieb G. Nation Against State. A New Approach to Ethnic Conflicts and the Decline of Sovereignty. N. Y., 1993.
      ¹⁰⁸Giddens A. The Consequences of Modernity. Polity Press, 1990, p.70-77.
      ¹⁰⁹Global Modernities/ Ed. by Mike Featherstone, Scott Lash and Roland Robertson. SAGE Publication, 1995, p. 28-33.
      ¹¹⁰Моммэн А. Федерализм, конфедерализм и национальные государства. Тезисы лекции, прочитанной в Нижегородском государственном университете. Май 1993.
      ¹¹¹Jilberto A.F., Mommen A. Capitalism and Democracy in the Third World and Eastern Europe: a Reassessment. Amsterdam International Studies, Working Paper № 29; The Dynamics of Global Capitalism and Regionalisation in a Neoliberal World Order. Amsterdam International Studies, Working Paper № 44.
      ¹¹²Overbeek H., van der Pijl K. Restructuring Capital and Restructuring Hegemony. Neo-liberalism and the Unmaking of the Post-War Order. - Restructuring Hegemony in the Global Political Economy. The Rise of Transnational Neoliberalism in the 1980s/ Ed. by Overbeek H. L. - N.Y.,1993.
      ¹¹³Landman W. Casualisation and Feminisation of Labour in the First World: the Rise of the Post-Fordist Worker? Amsterdam: Amsterdam University Occasional Papers Series, 1989, №3.
      ¹¹⁴Fernandez Jilberto A.E., Mommen A. Globalization versus Regionalization. - Regionalization and Globalization in the Modern World Economy. Perspectives on the Third World and Transition Economies/ Ed. by Alex E. Fernandez Jilberto and Andre Mommen. L. - N.Y.: Routledge Studies in the Development of Economics, 1998, p. 7-23.
      ¹¹⁵Fernandez Jilberto A. State and Development in Latin America. Amsterdam: Amsterdam University Occasional Papers, Series D, 1988.
      ¹¹⁶Mommen A. Neoliberalism and Capitalist Hegemony in the 1990s. Amsterdam: University of Amsterdam, October 1993.

Далее>>>


	На эмблеме Форума изображен “аттрактор Лоренца” − фигура, воплощающая вариантность движения потоков частиц в неравновесных системах. Эмблема зарегистрирована как товарный знак © Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2002 Москва, Газетный пер, д. 9, стр. 7, офис 16 Адрес для корреспонденции: 101000 Москва, Почтамт, а/я 81 Тел.: (095) 790-73-94, тел./факс: (095) 202-39-34 E-mail: info@obraforum.ru